- Что один снеговик сказал другому? / - Я ненавижу Скотта Гимпла.
19.05.2012 в 21:13
Пишет anamnesis_morbi:Фанфик: "Черный цвет солнца"
Название: Черный цвет солнца
Автор: anamnesis_morbi
Бета: Девушка_с_веслом
Фандом: Sherlock-bbc
Категория: слэш
Жанр: ангст, дарк
Пейринг : Шерлок, Джон
Рейтинг: NC-17
Размер: ~ 10.000
Дисклеймер: все не мое, а как же жаль
Размещение: только с разрешения автора, пожалуйста
Саммари: Если ты слышишь, если ты слышишь меня. Время вышло. А я не успел показать тебе Черный Цвет Солнца. Лето ушло и уже никогда не вернется (с) Сплин «Черный цвет солнца».
Предупреждения: возможен OOC
Критика: критикуйте
Глава 1. Серый цвет Глава 1
Аккуратно сердце село
В шумном гаме бытия,
Долго песнь оно мне пело,
Крови было в три ручья...
***
- Джон, давайте снова попробуем Гештальт-терапию? По-моему, в нашем с Вами случае это лучшее решение. Другие методы уже не помогают, мы вынуждены вернуться в начало нашего пути, - женщина-психотерапевт выглядит удрученно, она уже не так уверена в своих силах, как в начале. - Вы же знаете, в чем заключается суть данного метода?
Доктор Ватсон сидит в кресле, закинув ногу на ногу, и смотрит в окно. Неподвижный словно статуя, он похож на грозовую тучу на ясном летнем небе: черные джинсы, темно-серый свитер с рубашкой в тон, кожа пепельного цвета и пустой взгляд. Так выглядел бы безнадежный онкологический больной. Психотерапевт пристально смотрит на Джона и только поэтому замечает едва заметный кивок.
- Хорошо. Начнем с ведения дневника, Вам снова предстоит записывать все происходящее с Вами "здесь и сейчас", - врач делает ударение на последней фразе, хотя раньше она была менее эмоциональна. - Я очень прошу Вас не пренебрегать этими требованиями - пора возвращаться к жизни. Мисс Сойер согласилась пожить с Вами первые недели нового курса «реабилитации», поэтому она будет помогать следить за исполнением предписаний. Также, я бы рекомендовала восстановить биоритмы и правильно питаться. Вы же до сих пор не можете спать?
Тишина. Солнце светит, ярко окрашивая комнату в жизнеутверждающие теплые оттенки. Из-за этого этот маленький серый человек в кресле выглядит устрашающе, словно посреди комнаты вдруг образовалась черная дыра, которая затягивает в себя все положительные эмоции с нарастающей силой. Он повторно едва заметно кивает, но и этого психотерапевт не упускает из внимания.
- Сколько?
Бывший военный врач несколько раз тихо кашляет, прочищая горло. Он не разговаривал почти неделю, и голос может ослушаться его.
- 72 часа, - слова вылетают из его рта, как карканье вороны. Ни один мускул не вздрагивает на его лице, а взгляд по-прежнему остается равнодушно устремлен в окно.
- Джон, я выпишу вам барбитураты. Так больше нельзя. И... Джон, я не хочу Вам угрожать, но если и в этот раз у нас ничего не получится, то тут уже будет рассматриваться вопрос о добровольно-принудительной госпитализации. Мистер Холмс ясно дал мне понять, что если у нас ничего не выйдет, то Вы будете переведены в лучшую больницу, а меня, мягко выражаясь, "нанижут на зонтик".
Ватсон наконец отрывается от рассматривания пейзажа. Кривится, словно от зубной боли, однако все же молчит. Смотрит своему новому психотерапевту в лицо, серьезно, по-военному строго. Кивает, как умеет только Джон Ватсон - одновременно моргая. Она облегченно вздыхает, протягивает ему листок с рецептом на снотворное.
- Обязательно сегодня поспите и начните вести дневник. Сегодня понедельник, в пятницу мы снова встретимся.
Запись первая в закрытом блоге Дж. Х. Ватсона.
Я бы никогда не осмелился написать все это, если бы не был столь пьян. Только это смогло пересилить во мне это снедающее меня чувство, которому названия даже при всем моем красноречии я дать не в силах. Оно не дает раскрыться. Мыслей в голове не остается, а слова просто не желают слетать с губ, просто не выталкиваются из организма никакой силой. Можно попытаться дать этому название, но на языке вертится лишь слово "пустота".
Может смысл жизни и есть... Но вот где его теперь найти? Когда вокруг все такое серое, бесцветное и бессмысленное? Чем заполнить эту пустоту, которая столь велика, что уже не забивается незначительными вещами, такими как работа, хобби (которого, впрочем, у меня нет), быт? Книги и телевизор, а также другой мусор, порожденный культурой потребления, уже не спасает.
Почему осознание того, что у тебя было все, происходит уже постфактум? Почему сейчас ты сидишь и пьешь дрянной виски в чужой квартире, закусывая свежевыписанной барбитурой?
Наверное, ответы на эти вопросы просты - как все гениальное. Элементарно, Ватсон! Ты был счастлив, друг. За всем твоим будничным ворчанием, недовольством по поводу чего-то неподобающего в холодильнике скрывалось тщательно замаскированное и точно выверенное счастье. Зачем же ты это скрывал, о лицемерное чудовище? Просто тебя накрывало. Накрывало твоими принципами - все должно быть правильно, по канону. Но это же снова твое лицемерие, ты всегда хотел сделать что-то, выбивающееся за рамки обыденного, что-то волнующе экстравагантное.
И где ты теперь, маленький оловянный солдатик со сломанной ножкой? Ты на кухне и тебя загибает. Загибает так, что если бы не автокорректор текста в компьютере, то, что ты печатаешь, было бы не разобрать. Просто ты сходишь с ума. Медленно. Очень медленно. Мама бы расстроилась, узнай она, что ты куришь теперь. Да и вообще, во что ты сейчас превратился. Черт, мне уже почти сорок, а я все не могу не ориентироваться на это смешное "что бы подумала мама".
Ей вряд ли бы можно было бы объяснить «зачем». Затем, что это целых пять минут передышки: голова заполняется серым, тягучим, теплым дымом – и там теперь нет места пустоте.
Он всегда утверждал, что никотин увеличивает скорость реакции - так простые задачки в Его голове решаются еще быстрее. Смешно даже, куда еще быстрее? Я же курю, чтобы ничего не решать. Сложное это удовольствие - курение. Особенно в наше время в Англии. Однако, не сложнее, чем жизнь.
Мой новый психотерапевт говорит мне, что нужно анализировать все прожитое "здесь и сейчас". Ей легко говорить: у нее нет проблем с огромной зияющей дырой внутри, сном, едой, межличностными отношениями. Но я не хочу в больницу, поэтому попытаюсь сделать то, что говорят. Все равно я не в состоянии делать хоть что-то по своей инициативе - её просто нет. Вспоминается любимая шуточная фраза нашего сапера: "Ничего не делал, а устал". У него всегда так было: сам пошутил - сам посмеялся.
Этот сапер был первым надгробием на моем персональном кладбище врача. Я всегда буду помнить его печальные, уже потухшие глаза и тихий шепот: "Спасайся сам, меня уже не вытащить с того света. Передай Роуз, что я ее очень сильно люблю". Питеру, нашему лучшему саперу, оторвало обе ноги и осколком мины пробило правое легкое. Я тогда был еще совсем зелен и горяч - только приехал на военные действия. Второй день, как перебросили. Почему меня вообще понесло на эту чертову войну? Чего тебе не хватало, жадное до адреналина чудище? Пытался спасать людей? Или спасался от затягивающей трясины пустых дней?
У Питера была молодая и красивая жена Роуз и дочь Лив, которая родилась через месяц после того, как папа улетел работать контрактником в горячие точки. Он так и не увидел свою малышку... Мне впечатались в память его черные как смоль кудри, слипшиеся от крови, словно на них кто-то пролил клeновый сироп. И глаза - пронзительные, цвета безлунной ночи. Они до сих пор в моих кошмарах смотрели осуждающе.
Питер наступил на мину во время очередной вылазки. Интуиция на этот раз его подвела, хотя он был так в ней уверен. Она столько раз его спасала, да и не только его.
Какая ирония... Питер погиб у меня на руках. Хотя, если мыслить объективно, я не смог бы его тогда спасти, в том адском мареве, нагибаясь под свистом пуль – на это не было ни единого шанса. Но я до сих пор виню себя, что тогда не смог совершить чудо.
До падения мне всегда снилась война. Смерти. Питер. Теперь - только падение. Теперь – только глаза цвета пасмурного осеннего неба смотрят на меня стеклянным взором. Не те черные, цвета бездны, глаза умирающего солдата. И слова "спасайся сам", сказанные шепотом заменились тихим бархатным голосом, повторяющим Его последние слова. В голове отбойным молотком стучит - "не спас, не спас, не спас". Скольких ты не смог спасти?
Мисс Эванс (мой психотерапевт) сказала, что нужно анализировать настоящее и не скатываться в прошлое... Что ж, попытаюсь.
46 дней прошло с чертовой церемонии "погребения", хотя, какого лешего, 47 дней уже. Часы показывают 01:24. Чертов Майкрофт, надменная скотина, даже гроб не разрешил открыть - видите ли, желание ближайших родственников - закон.
Сегодня, точнее вчера, переехал к Саре. Она смотрит на меня иначе... Не могу понять почему: то ли потому, что я груб, молчалив и часто пьян, то ли из-за того, что Он умер. Она смотрит с интересом. С определенным интересом. Возможно, даже с желанием... Извините, мисс Эванс, из-за этого меня только тошнит от моего надзирателя. Все-таки мужчины и женщины - совершенно не понимающие друг друга существа. Хотя в таком контексте: мужчины, женщины и Он - истинный треугольник непонимания. Ну… это слегка утрированно, вне всяких сомнений. Без Него все правильное теперь неправильное. Словно мир потерял тех трех китов, на которых стоял. Теперь нет ничего непреложного, нет ничего a priori. Но это, в очередной раз, прошлое - а мне так нужно рассматривать "сейчас".
Сара следит за моим состоянием, и, несмотря на все свое нарастающее к ней отвращение, я не могу не быть ей благодарен. Она заставляет меня ежедневно выполнять должный минимум: помыться, поесть, принять таблетки, попытаться уснуть. Я должен бриться, но давно перестал, и у меня выросла борода. Я стал еще более нелепым, чем был, но зато меня больше не узнают на улице.
Еще Сара старается контролировать то количество алкоголя, что я сейчас принимаю. Надо сказать, тут она меня действительно зажала своим ворчанием - пью намного меньше, чем после Его исчезновения. Правда, теперь я курю, но тоже уже меньше, чем пачку в день. "И зачем ты это делаешь? - Его голос в моей голове беспощаден. - Ты идиот, Джон!". Мне всегда хочется ответить на это, вслух, такой маленькой местью: "Мне было скучно!".
Первые дней пять я порывался пойти и убить кого-нибудь в особо изощренной форме, чтобы Грегори никогда не догадался, что это моих рук дело. Чтобы Он вышел из тени и разоблачил меня. Благо, опыт в раскрытии самых изощренных преступлений позволяет избежать в подобного рода делах совсем уж непростительных промашек. Честное слово, тупицы из Скотланд-Ярда не смогли бы догадаться.
Однако, когда в очередной день алкогольного помешательства я решил пойти и найти себе жертву, я пошел не куда-то, а в клуб "Диоген". Понятия не имею, почему мое пьяное подсознание понесло меня именно туда, но факт остается фактом. Там я встретил Майкрофта (в тот момент искренне желая своему внутреннему голосу выбрать в жертвы именно его), но он убил меня раньше. Фигурально выражаясь, конечно. Он сидел в своем кресле среди этих безликих бюрократов и плакал. В тот момент я отказался от мысли об убийстве, да и пить стал с той "встречи" меньше. Ко мне пришло понимание того, что если бы Он все же был еще жив, это бы Его не смогло выманить. Даже пытаться не стоит. Хотя, это снова прошлое. А прошлому - прошлое.
Молли, сам удивляюсь (даже под изрядным количеством алкоголя), Купер помогла найти мне работу. Удивительно, не подумал бы, что она при всем отношении к Нему захочет вырывать из ушедшего такое яркое воспоминание, как я. Что еще более удивительно, она совсем не изменилась. Может быть это потому, что Он для нее давно исчез. Еще до того, как появился в ее жизни. Или она просто сильнее меня, вот и пытается поддержать. Правда, у нее хреново выходит.
В общем, со следующего понедельника я работаю с ней там, в Бартсе. Да, это не очень умно, более чем очевидно, что без вмешательства одного надменного скользкого бюрократа не обошлось. Но если честно, мне уже как-то наплевать. Что я буду работать патологоанатомом без лицензии. Что я буду работать там... Что я живу с Сарой, которая только теперь проявляет столь желанный ранее интерес. Плевать, что я не могу нормально говорить уже полтора месяца, и написать вышло слов тридцать про «настоящее». Плевать, что чувства идут только с допингом.
Мне все равно, я соскальзываю. Куда? В пучину жалости к себе. Я знаю, что пора закругляться. Можно смириться и с этой пустотой. Можно попробовать затолкать что-то в эту пустоту. Например, барбитуру. А можно даже Сару. Ну… или Молли, на худой конец. Можно попробовать стать умнее и самому сыграть в Большую Игру. Но это даже не смешно. Куда ты лезешь? Неужели это просто желание позлить? Кого злить-то, идиот?
Иногда мне кажется, что это просто маленький тщеславный монстр, который так и не перестал чувствовать вину. Ведь это мои сообщения в блоге, эти глупые посты и стали причиной начала конца. После даже Он не смог потушить этот пожар, мною порожденный. Не поэтому ли ты сейчас прячешься за юбками: Сары, Молли, Эванс, Майкрофта? Майкрофта? Джон, не смеш-но! А сам смеешься.
Ладно, "здесь и сейчас".
«Джон, пожалуйста, забей гвозди: нужно повесить полку над столом».
Я просто иду и забиваю. Повесить полку? Без проблем, Сара. Помочь на работе, пока я не вышел на полную ставку? Что взвесить, прости? Какая ерунда, Молли, конечно! Побыть жилеткой, поддержать, выпить чашечку виски? Уже еду, Гарри. Побыть жилеткой, поддержать, выпить пару бокалов чая? Не сегодня, миссис Хадсон! Возможно, даже не в этом месяце!
Я больше не могу…
***
- Мисс Эванс, Ваша профессиональная халатность меня поражает! Вы идиотка! Он не выздоравливает, ему только хуже! Это...
- Замолчите, мистер Холмс! Он впервые за долгое время начал говорить. Динамика положительная, я, конечно, подозревала, что будет сложно - друзей всегда терять нелегко! Но чтобы так?! Да и с чего Вы взяли, что у него ухудшение? В пятницу он должен зайти и отчитаться, он согласился сделать попытку вести дневник! И на этот раз я вижу, что он будет пытаться.
- Вы невыносимы и совершенно непрофессиональны! Я читал первую запись этого "дневника" и, поверьте, ему не лучше!
- Как это читали? - удивленный взгляд, возмущенные интонации, - Как это возможно?
- Я взломал его компьютер. Поверьте, ничего сложного, он не ставит защиту сетевых подключений.
- Это возмутительно!
- Не возмутительней Вашей некомпетентности, - резкий взмах руками и тоненькая папка с распечатанной записью из дневника Джона летит на колени психотерапевту. Через пару секунд громко хлопает дверь, женщина, вздрогнув, начинает читать.
Пару минут спустя она устало вздыхает, разворачивается в кресле и идет к небольшому шкафчику в углу комнаты. Так неправильно ярко светит солнце, играя бликами в бокале. Мисс Эванс наливает себе скотч, подаренный ей во время работы с одной из монарших особ, медленно покачивает терпкий янтарный напиток в руке, и задумчиво отпивает, смакуя вкус. Завтра будет новый день.
Глава 2 . Зеленый цвет Глава 2
***
Стук в дверь. Тихий, но очень властный звук. Эмили не знает, кто там за дверью, но мурашки пробирают ее уже сейчас, пока она только догадывается, кто бы это мог быть. И паника начинает на нее давить: она быстро перекладывает вещи на столе. Все эти нервные действия продолжаются не дольше пары секунд, а дверь уже открывается. Она только успевает сказать:
- Входите!
Она быстро окидывает вошедшего взглядом с ног до головы, устало вздыхает про себя, и надевает маску дружелюбной заинтересованности. Садится в свое кресло. Единственная правильная сейчас реакция – это изображать из себя статую.
- Здравствуйте, мистер Холмс! – доктор поджимает губы, - Рада Вас видеть.
Он проходит и садится в кресло напротив ее рабочего места. Кресло для пациентов немного меньше и не очень уютное, но Холмс в нем все равно выглядит хозяином положения. Не человек, а воплощение идеи правительства: холодный, холеный и пахнет угрозой.
- Не нужно формальностей, мисс Эванс, перейдем сразу к делу, - он устраивается в своей излюбленной позе.
Скорее всего, Холмс догадывается, что эта вычурная поза раздражает окружающих, и поэтому предпочитает именно ее, как лишний триггер для извлечения эмоций. Ведь эмоции - неминуемые спутники человеческих ошибок. А эти ошибки ему всегда на руку.
- Нам нужно поговорить о Джоне Ватсоне, - он протягивает женщине папку, - Мне необходимо узнать, что Вы думаете об этом?
Женщина долго и внимательно читает, периодически поджимая губы. Она явно не хотела бы этого знать, но не может уже остановиться. Закончив, успокаивается.
- Улучшение общего состояния, переход на новый уровень приятия смерти своего друга. Изменение течения депрессии. Быстрая положительная динамика заставляет задуматься - это не всегда хороший признак.
Женщина внимательно смотрит на человека напротив. Ожидает от него реакции на свои слова. Но он почти не шевелится. Думает и буравит ее стальным взглядом. Воздух накаляется и почти искрит в этом неясном напряжении. Кажется, даже листья на деревьях за окном шепчутся зловеще.
- Мисс Эванс, Шерлок сейчас в Мадриде. Ко всему прочему у него выпал зуб. Как Вы считаете, насколько возможно такое совпадение?
Запись вторая в закрытом блоге Дж. Х. Ватсона.
50 день со дня похорон. 53 день со дня падения. Три дня без алкоголя – один стакан виски не в счет. Всего 28 сигарет за последние 72 часа. Целых 15 часов сна на 84 часа бодрствования – рекорд для меня нынешнего. 14 кружек чая и три кружки кофе. 3682,2 м глубина Мирового океана по последним данным американских ученых. Псалом 17:6 . 6 футов или 72 дюйма под землей. Цифры – это всего лишь факты, неоспоримые и не дающие сбиться.
Сегодня в 9.15 был у Эванс. Она выглядела удрученной, и долго расспрашивала про мои проблемы со сном. Не знаю, как она догадалась, что меня стали мучить иного рода кошмары. Как она ни старалась, я не смог описать то, что выдало мне мое подсознание. Эванс сказала мне все обязательно записать. Я записываю, но не вижу в этом никакого практического смысла. Просто я обещал тем, кому обязан, что еще существую.
…Жаркое лето, солнце, словно решившее утопить всё своим теплом и светом. Люди, спешащие куда-то по своим делам. Столик на улице рядом с кафе, под козырьком основного здания, увитого плющом. И я за этим столиком. Неловко озираюсь по сторонам, не понимая, как же здесь очутился. Не Англия – это видно по окружающим меня людям, по солнцу, температуре воздуха, по архитектуре улочки, на которой находится кафе. Слишком много теплых оттенков. Может Мадрид или Барселона, что-то похожее я видел в журнале «Discovery» в рубрике путешествий. Все дышит, полыхает жизнью именно так, как на глянцевых страницах. Какого черта я тут оказался?
Я сижу так недолго. Напротив меня за столик кто-то подсаживается, и я понимаю, что это Он. Он улыбается, потом выпивает содержимое своей чашки, которая неизвестно откуда появилась. Впрочем, как и ее хозяин. Я ощущаю резкую неправильность всей ситуации, меня мутит в этом сне. Он не должен быть здесь – в Мадриде или Барселоне – Его место в Лондоне. Дома. С пистолетом, используемым для уродования стен.
Он говорит, и это еще больше задевает. Несколько отрывистых фраз, но я не узнаю голоса. Я не разбираю слов, я скорее интуитивно понимаю, о чем Он. Он зовет меня последовать за ним. А я знаю, что на самом деле Он где-то там… в пустом сером пыльном городе умирает от смога. И поэтому, вся эта зелень, такая живая, свежая, сочная, кажется мне неправильной рядом с Ним. Я встаю. Иду за Ним, но вдруг чувствую резкую зубную боль. Останавливаюсь, и Он тоже медлит. Я дышу часто, а боль все сильнее. Я лезу пальцами в рот, а Он говорит: «Что ты возишься?». Я возмущаюсь – мне же больно. Он просит поторопиться. А боль в зубе все сильнее и сильнее. Я вырываю первопричину. Я вижу свой рот как бы изнутри, когда тяну зуб из малиновой плоти. Я ясно вижу, что этот зуб изнутри прогнил. Мне становится дурно, когда я наблюдаю эту картину: гнилой зуб, кровь, разорванная моими неаккуратными действиями нежная ткань десен. Но боль меня больше не мучит. Я пытаюсь успеть за Ним, но Он исчез. И я еще долго болтаюсь по солнечным улицам неизвестного мне города. И внутри так пусто от этой беспомощности.
И вот это ощущение из сна не хочет отпускать меня…
Когда-то давно я прожил со своей бабушкой Мэри все лето после начальной школы. Родители с Гарриет отправились тогда в научную экспедицию в Африку. Бабушка была человеком глубоко верующим, но это не мешало ей придерживаться суеверий, столь свойственных пожилым леди. Она верила в целебные свойства полевых трав, разгадывала сны и видела знаки во всем: в кошке, перебегающей дорогу, в просыпанной на полу соли, в разбитой посуде. Она верила в другой, недоступный для человеческих глаз мир. И в этом мире было объяснение всему, даже смерти.
Я помню, как в детстве мне приснилось, что у меня вырвали зуб, и я сильно испугался. Я прибежал к ней и долго и сбивчиво тараторил ей о своих смешных переживаниях. Она с серьезным видом кивала и успокаивающе гладила меня по голове. Когда бессвязный поток моих слов закончился, она нашла объяснение и этому:
- Джонни, милый, в выпадении зубов нет ничего страшного. На месте старого твоего зуба скоро вырастет новый. И этот зуб будет более сильный, твердый, и останется с тобой навсегда. А то, что у тебя во сне выпал зуб, значит - что-то покинуло тебя. Что-то, что мешало тебе жить, малыш. Что мучило, но вот отпустило. Сны – это отражение переживаний твоей души, и они появляются, когда она хочет рассказать тебе что-то важное.
Я тогда кивал, не особо понимая, о чем же мне вещает Мэри. Я просто засыпал в ее руках со стойким ощущением защищенности и умиротворения. Тогда меня даже не раздражало, что на следующий день рано вставать и идти в нелюбимую воскресную школу. И я перестал в тот вечер расстраиваться, что родителей и Гарри не будет еще месяц. Тепло ее рук и возможность всему найти объяснение были для меня спасительным островком в бушующем океане порывистых детских переживаний. Как жаль, что бабушка умерла во время моей поездки в Афганистан – я не успел спросить у нее так много.
Еще она любила говорить, что Бог есть в каждом из нас. И он может вылечить любые внутренние раны, стоит только ему поусерднее молиться и помогать своими поступками. Только почему-то мой Бог меня не лечит. Или я ему плохо помогаю… К чему это я?
Два дня назад я встретил девушку с черными, цвета вороньего крыла, волосами и глазами цвета июльской травы. Глаза прямо как у моей бабушки. Поистине прекрасная девушка, которая узнала меня в толпе людей, выходящих из Бартса. Она попыталась заговорить со мной, но я так спешил домой… Зачем? Я даже и не знаю.
Но она догнала меня и начала спрашивать о Нем. Я подумал, что она журналистка. Начал кричать, посылать ее в места отдаленные, и весьма не обетованные. Даже попытался убежать. Но когда я почти смог от нее отделаться, она крикнула мне вслед:
- Меня зовут Мэри, разве вы не помните меня?
И я сдался - бабушка всегда говорила, что нам даются знаки свыше. Девушка рассказала о том, как мы помогли ей в весьма непростой ситуации. Я, честно, не запомнил ни ее лица ни имени… тогда. Я же был жив, и не обращал внимания на многое. Я был жив и не запоминал «скучное». Где-то в том блоге, наверное, завалялась какая-то запись об этом деле. Но я предпочел забыть. Я многое стараюсь забыть.
Мы с Мэри проболтали почти всю ночь, сидя в круглосуточном кафе-бистро. Она была в зеленом платье, которое очень подходило к ее глазам. Я нормально не говорил 53 дня, во время которых чувствовал себя погребенным. Я часто ложился на пол, раскинув руки в разные стороны, – и вот я уже на глубине 6 футов под землей, прижат сверху могильным камнем.
Мэри – тактичная девушка, умеющая по-настоящему улыбаться. Она не стала говорить о Нем. Может мое гротескное выражение лица натолкнуло ее на эту идею… А может, она просто чуткая. Младше меня лет на восемь-десять, она излучала такое забытое тепло, что я поддался на уговоры и мы встретились на следующий день.
Были разговоры о работе, что ее не пугало. И новые ощущения стали перемешиваться со старыми. Теперь лежа на полу я чувствую, что до сих пор нахожусь на 6 футов под землей, но кажется, что кто-то чуть отодвинул могильный камень с места моего погребения. И это страшно, неуютно.
Когда мы утром пили кофе во время ленча, я позорно не удержался и сбежал. Не знаю, как это объяснить с точки зрения логики, но я не вынес таких волнений внутри себя. Просто… Сложно ощущать, что кто-то может заполнить ту дыру, что у тебя в груди. Очень не хочется надеяться. Так страшно, что ее вновь придется опустошать. Пока там клокочет злость, проще держаться. Злость… на себя или на Него – на обоих сразу. За предательство веры и за потерю надежды. И из-за этого постоянно вопит кто-то над ухом голосом полоумного проповедника: «Цепи ада облекли меня, и сети смерти опутали меня». Бабушка говорила, что уныние это грех…
Я словно построил карточный домик и попытался в нем жить. Когда был Он – дом стоял, как каменный. А теперь… Я пытаюсь притащить в этот развал из хлипких картонок кого-то другого, кто все равно не восстановит это сооружение. Пускай это даже кто-то с глазами Мэри… И это злит. И еще больше обида на того, кого, возможно, и нет. Почему я чувствую, будто это я предаю? Ведь, чтобы ни случилось нужно жить дальше?
Сегодня Мэри прислала мне смс: «Я все понимаю, давай встретимся как только тебе станет лучше?». Я не отвечаю на сообщения, звонки, е-мейлы. Но ей ответил. Назначил встречу на 55 день после падения. И это так до одури неправильно. Но я пойду. Я должен жить дальше.
***
- Зачем мы тут?
- Нужно для дела. Что за вопросы, зачем бы я еще сюда пришел? Я не вижу смысла в религии.
Размеренное пение разносится под сводами старинного храма где-то в глубинке какой-то славянской страны. «Прощения и оставление грехов и прегрешений наших у Господа просим…»: хор прекрасен, как звуки скрипки.
- Ты вообще понимаешь, что это даже не католическая церковь? Скажи, зачем мы здесь, и я уйду.
- Тсс… - шикает проходящая мимо монахиня в черном, качая головой.
Мужчины умолкают на мгновение. Смотрят на свод церкви, расписанный умелыми мастерами. Оттуда на них грозно смотрит лик Господа, пытаясь заставить их покаяться. Но они не обращают на него внимания, лишь в молчании стоят, разглядывая изображенных рядом с Господом архангелов. Каждый думает о своем.
«Христианския кончины живота нашего безболезненны, непостыдны, мирны и доброго ответа на Страшном Судищи Христове просим».
- Ты же прочитал вторую запись?
- Да.
Глава 3. Красный цвет Глава 3
Что с тобой, послушай, что с тобой? Разве ты не видишь, жизнь – это бой? (с)
***
- Этого просто не может быть! – Шерлок мечется от стены к стене так, что неподготовленного наблюдателя начало бы подташнивать от такой круговерти.
- Это необъяснимо с точки зрения современной науки, и, соответственно, не доказано, но это не значит, что это невозможно.
Майкрофт как всегда в своей излюбленной позе. Раздражающе холоден. Прям и остр, как холодное оружие. Есть в нем что-то отталкивающее, но в этом же «что-то» - прекрасное. Он сидит и разглядывает бумаги на своих коленях, но видно, что он их не читает. Просто смотрит на печатные буквы, словно ждет, что они сами выстроятся в предложение, которое даст нужный ответ.
- Ладно Мадрид, хорошо, предположим, что так совпало. Ладно тот замшелый городок в недрах Германии. Но Париж, Париж! Я ведь и правда рисовал его, моя логика просто отказывается это воспринять. Разум снова предает меня. Майкрофт! Ты меня слушаешь?!
- Прекрати истерику.
Запись третья в закрытом дневнике Дж. Х. Ватсона.
74 день со дня похорон. 77 день со дня падения. 7 дней без алкоголя. 14 сигарет за 9 дней. 8 часов сна ежедневно. 28 кружек чая и 14 кружек кофе за последние 240 часов. 25 мг Мапротилина по 2 раза в день на протяжении последних двух недель. 3 посещения Эмили за этот же срок, 5 встреч с Мэри в кафе недалеко от Бартса и 1 поход в кино. 4 приступа головокружения и 3 приступа тошноты со рвотой после начала лекарственной терапии. 107,7 млрд человек успело прожить на Земле за всю ее историю согласно мнению нидерландских ученых.
Эмили была права, некоторые вещи все же стоит записывать, иначе голова взорвется. Нужно отметить, что чувствую я себя лучше. Однако все эти сны, которые меня преследуют – хуже кошмаров. Они не дают мне оправиться. То я где-то в Германии, и Он тащит меня через подворотни. Там ночь, и потом я Его теряю из виду. И весь сон шатаюсь по маленьким, словно пряничным улочкам небольшого города. Совсем один. Другой сон - я в Париже, около Эйфелевой башни, а Он - художник и рисует меня на улице. Почему-то на Его картинах я без бороды… И Он снова срывается с места и исчезает в толпе, завидев кого-то, а я прибиваюсь к толпе японских туристов и брожу с ними по Парижу, не понимая ни слова из речи экскурсовода.
Мэри говорит, что жизнь продолжается, что не надо убивать в себе себя. Бредово звучит, но я ее понял. Эмили говорит, что не надо зарывать свои таланты в угоду депрессии. Какие еще таланты? Я обыкновенен и неинтересен один. Я просто неудачный бесплатный бонус к чему-то действительно нужному. И даже этим бонусом я был недолго… Но это было самым стоящим в моей жизни, более стоящим, чем мои потуги в роли врача. Сара говорит много: что-то успокаивающее и милое. Вечно просит сбрить бороду и не курить на кухне. Она так много всего говорит, что я думаю – пора съезжать. Один Майкрофт молчит, но это только к лучшему.
Все разговоры с Мэри проходят весьма спокойно, но они точно находят червоточины в моем «я». Недавно, это был 68 день после падения, она спросила о моей мечте. А я не знал, что ответить. Какая она, моя мечта? Была ли она у меня вообще когда-то? В детстве я хотел стать героем. Ну, как в книжках – умным, сильным и по-настоящему мужественным. Но потом я понял, что моих способностей не хватит, чтобы воплотить это желание в реальность. Да и как они выглядят - эти герои - в реальности? Наверное, эта моя детская часть и потащила меня на войну. Ведь в реальной жизни героями официально становятся только там.
В школе я решил стать врачом. Прилежно учился, старался быть лучшим. Мне казалось, вот она – Цель! Спасать людей, сражаясь со смертью. Вот оно то, на что бы я потратил всю свою жизнь. Это ведь тоже сражение. Тоже, можно сказать, подвиг. Но когда я начал учиться в университете, я понял, что все далеко не так красочно. Что там такие же серые будни, далекие от подвигов. Что сказать, был мальчишкой. Уже во время обучения я понял, что иногда мы не в силах ничего поделать, как бы далеко ни ушла наука. Не все можно вылечить, не все можно вернуть на круги своя.
После учебы я представления не имел, куда себя деть. Просто пошел, куда позвали. Мама была в шоке, Гарриет долго говорила, что я псих. А бабушка просто смотрела на меня - такая старая, как олицетворение времени и мудрости. Молчала, попивая свой воскресный чай. А потом все же сказала:
-Если сейчас так нужно, то так тому и быть. Порой наш истинный жизненный путь становится виден лишь спустя череду неизбежных событий. Если ты не выбрал цель, это еще не значит, что нужно останавливаться. Об одном тебя прошу, Джонни – вернись живым.
Я вернулся, когда ее уже не стало. Я вернулся, а цель так и не обозначилась. Потом была пустота, и вдруг появился Он, и я забыл, что мне нужно мечтать. Все получилось правильно, и я был на своем месте. Я не задумывался, что будет дальше. Мне и в голову не приходило, что мы можем умереть. Нет, я, конечно, волновался, старался быть осторожным. Но, как это часто бывает, люди знают, что могут заболеть, но никогда не верят, что это произойдет именно с ними.
Я и не мечтал о такой замечательной жизни, но что-то свыше подарило мне исполнение моей неоформленной мечты. Но я совершенно не благодарен за это, потому что теперь я знаю свою мечту. Что хуже, я не могу больше ждать ее возвращения. Это же вечная нервотрепка в ожидании чуда. Это бесплодное затыкание в себе пропасти глупыми надеждами – голодными монстрами, которые сожрали во мне все, до чего успели дотянуться. Я понимаю, что еще не созрел для того, чтобы отпустить свою мечту. Но теперь я очень хочу стать нормальным. Действительно нормальным. Иначе дальше страшно жить…
Мысли последнее время не желают оформляться во что-нибудь структурированное. Просто текут каким-то бесполезным потоком, заполняя голову. Иногда сны прорываются в реальность, и я вижу в середине Лондона Эйфелеву башню или бразильский карнавал. Чаще всего такие видения преследуют меня рядом с Мэри. С Мэри, которая предложила мне съехаться. Мы не встречаемся, меня не тянет к ней как женщине – и это предложение подбило меня начать какую-то деятельность, от которой я отвык за эти пару месяцев. И самое ужасное – я дал согласие. Настолько больше не могу жить с Сарой, а идти мне некуда. А Мэри – она все понимает, никуда не торопит, не пытается растормошить. Просто находится рядом.
Пора принимать таблетки и ложиться спать. Иначе завтра я снова начну отвечать невпопад, и забуду анатомический пинцет в очередном утопленнике. Уж очень хлопотно потом его оттуда извлекать, да и Молли расстраивается, когда я выпадаю из реальности.
***
- Как это произошло? – Холмс кричит на медсестру, которой, впрочем, все эти крики, как об стенку горох.
- Успокойтесь, он вне опасности. Попал под машину, переходя дорогу, не посмотрел по сторонам. Как говорят свидетели – задумался, шел прямо, как загипнотизированный. А теперь, прошу Вас, покиньте отделение интенсивной терапии.
- Мне нужно его видеть! Я хочу убедиться … - Холмс наступает на медсестру, но она - закаленная работой женщина, просто выпихивает его за дверь.
К Шерлоку сзади подходит Майкрофт и берет его за плечо. Кивнув медсестре, старший Холмс ненавязчиво оттаскивает притихшего брата от дверей и тихо шепчет ему на ухо: «Я разберусь, иди пока покури». Шерлок смотрит на него внимательно и в его глазах читается благодарность, обычно столь ему несвойственная. Он, тряхнув головой, пулей летит по белым коридорам, выбегает из больницы. Быстро набрав в легкие уличного воздуха, мчится искать ближайший магазин, где можно приобрести сигареты.
Запись четвертая в закрытом дневнике Дж. Х. Ватсона.
Не знаю, какой сегодня день. Монитор подсказывает, что уже 87 дней со дня падения. Я в больнице. Рядом сидит Мэри, которая и принесла мне ноутбук. Я периодически все еще теряю сознание, и у меня постоянные провалы в памяти. Я не всегда могу вспомнить, как попал под колеса машины. Сегодня редкий день прояснения сознания, и я помню. Поэтому решил записать, пока воспоминание совсем не покинуло меня. Точно не могу сказать, зачем мне это. Должен же сохраниться этот жизненный урок. Не зря же я потерял селезенку.
Я шел с работы пешком. Когда я вышел из Бартса, я увидел огромного картонного китайского дракона. Ну, как на празднование Китайского Нового Года: большой, с людьми внутри. Только этот дракон был без людей. Я последовал за ним. Не могу объяснить, что меня потянуло за этой галлюцинацией. Я шел за ней квартала два или больше. Не могу сказать точнее.
Когда этот плод моей фантазии остановился, я увидел Его на другой стороне улицы. Я боялся окрикнуть Его – ведь Он мог убежать. Поэтому я просто пошел, не оглядываясь по сторонам, куда вело сердце. Краем сознания я услышал резкий визг шин, вопль какой-то женщины. А потом была боль. И кровь. Много крови. Очень много крови. Мне показалось, что ее больше, чем должно быть в одном человеке. Я кашлял ей, дышал ей, пил ее. Все было красное и липкое. И кляксы крови на асфальте словно расцветали и превращались в маки. Через минуту я уже лежал на маковом поле и смотрел в красное небо. В глазах мельтешили красные плотоядные мушки, которые хотели съесть мои глаза. Я пытался достать их, но у меня плохо получалось. Потом кто-то держал меня за руки. Вроде бы, мне оказывали первую помощь, зажимали раны. Кто-то кричал, выли сирены. Затем, все стихло и наступила тишина. И темнота.
Я помню, мне мерещилось, что я на операционном столе. Затем я будто бы чувствовал Его руки, обхватывающие мою ладонь. Его шепот в моих ушах. Затем… были прикосновения, прорывающиеся через ощущение боли по всему телу. Легкое прикосновение к саднящей щеке было столь реально… И тихое: «Живи, Джон, пожалуйста, живи». Кажется, я все же сошел с ума.
***
- Джон, давай уедем? – Мэри сидит на краешке больничной кровати, рядом с лежащим на ней Джоном, стараясь не цепляться за тонкие проводки капельниц.
- Куда? – отвечает ей чуть слышно человек, который раньше был Джоном, сейчас больше похожий на мумию.
- В Америку, например, я найду нам работу и жилье, - девушка осторожно гладит бледную руку бывшего военного врача, - продам квартиру.
Мумия молчит, уставившись в одну точку своими нереально синими, словно в цветных линзах, глазами. Джону больно, но нельзя точно сказать, физически или морально. Он просто не двигается, и только сжатые в полоску белые губы выдают его терзания.
- Тебе нужно сменить обстановку, начать новую жизнь. А мне давно предлагают работу в одном журнале, в разделе светской хроники. Первое время мы потянем на мою зарплату, обещают внушительную. Потом ты сможешь устроиться на работу. Если тебе не понравится, ты всегда можешь вернуться… Миссис Хадсон все еще держит квартиру для тебя.
Джон переводит пустой взгляд на Мэри, и та едва заметно съеживается. Слишком велика бездна, отражающаяся в глубине этих зрачков. Он долго смотрит в зеленые глаза Мэри, пытаясь там найти ответы на свои вопросы. Они и месяца не знакомы, а она уже готова уехать с ним на другой материк. Хотя, кто такой Джон Ватсон, чтобы осуждать ее. Он застрелил человека, не зная Шерлока и недели.
- Тут мне уже нечего терять, - Мэри понимает, что Джон согласился и идет звонить главному редактору какого-то американского журнала.
Прим. - Мапротилин (группа антидепрессантов, избирательно нарушающих нейрональный захват норадреналина) - тетрациклический антидепрессант. По фармакологическим свойствам и применению сходен с имипрамином, однако побочные эффекты (М-холиноблокирующее действие, кардиотоксичность) выражены в меньшей степени. Относится к антидепрессантам сбалансированного действия: может быть эффективен как при депрессиях с возбуждением, тревожностью, так и при депрессиях с психомоторной заторможенностью. Тремор Ватсона автор счел психосоматическим, поэтому не стал бить беднягу в припадках и придавать другим пыткам побочных эффектов, оставив на своей совести только то, что заставил Джона бросить пить и меньше курить.
Глава 4. Черный цвет Глава 4
Если ты слышишь, если ты слышишь меня. Время вышло. А я не успел показать тебе Черный Цвет Солнца. Лето ушло и уже никогда не вернется (с) Сплин «Черный цвет солнца».
Запись пятая в закрытом дневнике Дж. Х. Ватсона.
Я сошел с ума - это однозначно. Мои галлюцинации доведут меня до крыши Бартса и я полечу. И буду лететь… Или я возьму пистолет и буду ждать крика души. И вместе с первым криком сокращения мышц приведут в действие спусковой механизм, и красный фонтан моих мыслей прорвется наружу. Окрасив стены моей болью, моими навязчивыми идеями, моими страхами.
Я не могу не написать то, из-за чего я пойду долиной смерти. Нет, я не хочу покончить с собой. Я хочу вылечиться от этого недуга. Хочу и не хочу… одновременно. Но нужно, нужно… Я не помню, почему так нужно. Я просто знаю, что так нельзя.
Я не помню, какой это был день по счету: ни числа, ни месяца. Да и не могу точно сказать, был ли этот день. И было ли все то, что со мной произошло до этого дня? Был ли Он на самом деле или я придумал его в бреду, от шока, когда раненый лежал под палящим солнцем Афганистана? Я помню и не помню… одновременно. Когда я проходил курс психиатрии, я, признаться, всегда думал, что все эти душевнобольные люди немного симулянты. Что всё, что говорят шизофреники о своих видениях, голосах и поступках, связанных с этими галлюцинациями, лишь такое притворство. Умом я понимал, но сердце не признавало возможности таких игр разума.
А теперь я сижу в ожидании прихода Мэри, которая поедет со мной в закрытую психиатрическую лечебницу, где я пройду месячный курс лечения. Конечно, с подачи Майкрофта. Я жду избавления от этого помрачения рассудка. Но пишу, чтобы не забыть. Не забыть незабываемое. Пишу, чтобы это осталось в памяти строчек компьютера, а не в моей памяти. Иначе… иначе дальше жить будет невозможно. Невозможно и непростительно.
В тот день меня уже выписали из больницы, не помню, какого числа, какого месяца. Мне нужно было съездить на Бейкер-стрит и забрать оставшиеся там вещи. На этот день был запланирован переезд к Мэри, ведь через полтора месяца мы уезжаем в солнечную Калифорнию – было необходимо быстрее все уладить.
Пришел я в этот дом, в эту квартиру с четким ощущением того, что это в последний раз. Что это последний рывок перед новой жизнью. Последняя слабина на пути к перерождению, а я – птица-феникс – вспыхну, сгорю и воскресну в новом воплощении.
Но мое сознание предало меня, как никогда не предавало. В нашей гостиной в кресле сидел Он, словно живой. В своей излюбленной позе – закинув ногу на ногу, соединив кончики пальцев – и смотрел прямо перед собой. А я падал и падал в пропасть под своими ногами. Возможно, мое видение что-то говорило в этот момент, но я был не в силах понять. Бинты на груди чесались, голова кружилась, и реальность плавилась под натиском моих иллюзий. И даже нарисованная желтой краской рожица на стене смеялась, оскалив на меня пропасти своих зубов – отверстий от пуль. Я не мог удержать свое тело, гравитация словно побеждала меня, и я не прилагал никаких усилий, чтобы сражаться с ней. Не мог заставить себя шевелиться, дыхательные движения казались мне непосильным трудом.
Он быстро встал и направился ко мне, вовремя подхватив. Держа за талию, Он быстро всматривался в мое лицо. Я не помню его слов – их раздавило ощущение его тела. Столь реального, неописуемо реального. Плотного, живого, имеющего температуру и запах. Я растворялся. Он что-то говорил и говорил. А я слышал только шум крови в ушах, словно кто-то подключил к фонендоскопу динамик и с огромной громкостью транслировал мне в уши звуки собственного тела.
Я помню, что Он тащил меня по лестнице в мою комнату и в какой-то момент стащил куртку и свитер с рубашкой, оголяя бинты на грудной клетке.
Когда я оказался голым по пояс в своей постели, я стал отстраненно слышать, что он мне говорит. Но теплые руки сбивали меня с толку и звуки исчезли вовсе. Пальцы, изучающие следы уколов в локтевых сгибах, прожигали мою плоть до самых костей, и я боялся опустить взгляд. Увидеть, как эти самые пальцы копошатся в моей плоти, наматывая на фаланги мои вены и нервы. Я замерзал и таял, я умирал и оживал. Видел жуткую улыбку Чеширского кота на потолке и в Его зрачках. И голос… властный голос, отравляющий самую суть.
- Что ты пил, Джон? Что тебе кололи? Отвечай! – Он трясет меня за плечи, вызывая землетрясение в комнате, так что потолок и пол покрываются рябью, словно водная гладь. – Что он с тобой сделал?
Серые глаза, утонуть в которых слишком просто. Глаза, как замерзшее озеро в лютую зиму – вот-вот и ты провалишься под лед и умрешь в холоде, спазмах - от асфиксии. Я не помню, почему я решил в этом мареве, что самый лучший вариант - это поцеловать Его. Я никогда не интересовался мужчинами в этом плане. Хотя не так… я никогда себе не позволял думать об этом. Особенно о Нем. Я не помню, почему это было неприемлемо, но я помню, что просто так нельзя.
Я притянул Его и поцеловал. Он не ответил, сжав свои острые губы в тонкое лезвие. Он не отвечал, но и не отодвигался. Просто нависая надо мной на вытянутых руках, пока я лежал под ним, как под предгрозовым небом. Я не знаю, не помню, не хочу знать и помнить, зачем мне нужно было это. Это был воздух, это было прощание. Прощание с мечтой. Я врал себе и своему подсознанию до этого, и поэтому я просто пытался успеть сделать то, чего при Его жизни не успел. Единственное, что пришло в голову верного - это прошептать: «Пожалуйста, только сегодня…».
И Он ответил на мой поцелуй. Жаркий ответ дурманом окативший мое сознание разнес последние защитные механизмы. Реальности не стало. Было небо, трава под нами, его пальцы на моих бинтах и резкие поцелуи-укусы на шее. Вокруг россыпью красных пятен алели маки, а вместо солнца улыбался злополучный смайлик из гостиной. Все смешалось.
Я дернул Его рубашку и пуговицы разлетелись в разные стороны, превратившись в маленьких жучков на траве вокруг. Рубашка полетела куда-то к солнцу, на лету превращаясь в большого беркута и улетая за горизонт. И вместе с улетевшей птицей рубашкой вернулась реальность. Относительная реальность. Мы снова были в комнате (где был потолок и пол, а не трава и небо), и Он расстегивал тугую пуговицу на моих джинсах своими ловкими пальцами.
Я должен был остановить Его, но не сделал этого. Я просто не понимал в этот момент, зачем же мне Его останавливать? Я смотрел в Его бесстрастное лицо, в Его глаза, которые были нечитаемы для меня. Но это уже не имело значения. Он был рядом. И я трогал все, до чего мог дотянуться, и мне было плевать, если швы мои разошлись бы в этот же момент. Даже если бы я умирал от потери крови – я бы не смог остановиться.
Я понял, что был возбужден только тогда, когда Он начал прикасаться ко мне там. У меня стояло так, как никогда. Даже в школе не было таких бурных гормональных реакций. Неуместное возбуждение… такое нелепое и неправильное. И, одновременно, правильное.
Тело жило отдельно от души и, в то же время, вместе с ней. Я цеплялся за Него, как утопающий за соломинку во время цунами – так же бессмысленно и отчаянно. Я умирал от удушья, а Он был недоступным мне глотком воздуха.
Когда Он сжал свою длинную, неправдоподобную белую ладонь на основании моего члена - где-то взорвалась очередная солнечная система, и мир погрузился во тьму. Последнее, что я помню перед тем как закрыть глаза – это Его взгляд. Серый, прекрасный, пасмурный, виноватый и тоже отчаянный.
Он медленными движениями провел по всей длине – я задыхался и тонул. Я помню и не помню. Он целовал мои веки, свободной рукой зарываясь мне в волосы, а я слепо нашел пряжку его ремня и судорожно потянул за язычок на молнии.
Он тоже был возбужден. От этого в моих легких словно случился спонтанный пневмоторакс. Это внеплановое создание новой планеты перед глазами. Или даже целой вселенной. На этом моменте я окончательно понял, что это галлюцинация. Даже душа смирилась с этим фактом. Я выдохнул и снова открыл глаза.
Мы снова на огромном поле и я забываю о предыдущих размышлениях. Наслаждение такое яркое, что от меня ничего не остается. Мне кажется, что мы с Ним сливаемся воедино и летим. Я запоминаю каждую черточку Его лица, испарину на Его лбу, что срываясь, превращается на лету в бриллианты. Запоминаю демонический взгляд серых глаз, горящий чистым наслаждением и изгиб припухших губ. Я не слышу ни звука, но я уверен – Он стонет головокружительно и опьяняюще. И вот я уже близок к концу. Я не могу смотреть на Него – Его удовольствие выжигает сетчатку. И я смотрю в ясное небо над нами, смотрю на солнце: на большое, горячее желтое солнце.
Удовольствие взрывает во мне дамбу и смывает все прошлое, настоящее и будущее. Солнце словно в ответ окрашивается в черный цвет, и я ощущаю ухом Его чувственный послеоргазменный выдох. Солнце заходится черным, исчезая, оставляя от себя лишь кромку вокруг черной дыры, что когда-то была светилом.
На руке остается мокрый след, который я чувствую острее собственного удовольствия. Единственное подтверждение тому, что мы попрощались. Потом вернулись звуки… Его дыхание, стук моего сердца, скрип кровати под нашими телами. Так остро…
А потом все исчезло, словно выключили телевизор: картинка, звук, сознание.
Затем… Я просыпаюсь одетый. На диване на Бейкер-стрит. Все мои вещи аккуратно собраны, и я, кажется, спал на импровизированной подушке из упакованного мной собственного постельного белья. Чистого.
Я обошел все. Ни следа Его присутствия. Ни следа того, что со мной случилось. Должно быть, я собрал сумки сам. А все это мне приснилось. Так реально и невыносимо.
Апатия после этого случая и привела меня с просьбой к Майкрофту на следующий день. Если бы было нужно приползти на коленях – я бы приполз. Старший Холмс помог мне найти самый быстрый и самый лучший курс лечения. Даже хотел оплатить его, но я сказал, пусть он забирает те деньги, что мне остались в наследство от Него. Майкрофт согласился.
А вот пришла Мэри, и мы вызываем такси.
***
- Зачем ты это сделал Майкрофт? – Шерлок смотрит потерянно.
Детектив выглядит совершенно не так, как должен. Его убитый вид полностью противоречит его амплуа: плечи осунулись, он помят, и волосы острижены почти под ноль. Он словно сломанный манекен из магазина – такой же нереальный, малоподвижный, словно покусанный своей ангедонией. И даже погода за окном будто бы кричит о том, что все это неправильно.
- Это была научная разработка, опробованная на 50ти добровольцах. Ни у кого из них не было таких побочных эффектов. Я думал, что если он забудет тебя, так будет лучше, – Майкрофт смотрит на брата с непривычным выражением на лице.
Старший Холмс знает, что виноват. И впервые в жизни Майкрофта больше расстраивает не сам факт его ошибки, а факт ее последствий. Видно, что он готов многое отдать, чтобы вернуться назад и изменить свое опрометчивое решение.
- Он слишком сильно переживал твою потерю. – служащий британского правительства встает рядом с братом, который скрутился на кресле в калачик. – Никто не ожидал, что его психика так воспримет медикаментозное стирание памяти. Вся его жизнь зациклилась на тебе, и это оказалось невозможно стереть без последствий. Его подсознание выдало такую форму защиты.
Шерлок смотрит злобно. Холодно, остро. Из кармана его еще торчит распечатка последней записи Джона. Он все еще помнит, как провожал глазами Мэри и Джона, направляющихся к такси, которое увезет его дорогого блоггера туда, откуда он не вернется прежним. Теперь нет.
Распечатка смята и уже минимум трижды перечитана. Руки вертят телефон. По лицу детектива видно, что вот-вот и он решит бросить все.
- Какова вероятность того, что он выздоровеет? – он спрашивает так, словно ему все равно, словно разговор о погоде.
- Он точно поправится, - Майкрофт тянет руку к плечу брата, но мысленно одергивает себя и засовывает ее в карман брюк, - это без вопросов. Но…
- Но? – Шерлок нетерпеливо подгоняет, он привык жить так, чтобы все чувства умирали сразу, как под гильотиной.
- Но очень большая вероятность, что если мы сейчас вылечим его, то он не вспомнит тебя. Мисс Эванс утверждает, что на данный момент – это оптимальный вариант.
Шерлок смотрит в одну точку, не отрывая взгляда. Потом собирается с мыслями и садится в кресле ровно. Вздыхает.
И вот уже в кресле сидит тот самый Шерлок Холмс – гроза преступности и высокоактивный социопат. Привычный. Гениальный. Вне людей и их эмоций.
- Хорошо.
Продолжение в комментариях
URL записиНазвание: Черный цвет солнца
Автор: anamnesis_morbi
Бета: Девушка_с_веслом
Фандом: Sherlock-bbc
Категория: слэш
Жанр: ангст, дарк
Пейринг : Шерлок, Джон
Рейтинг: NC-17
Размер: ~ 10.000
Дисклеймер: все не мое, а как же жаль
Размещение: только с разрешения автора, пожалуйста
Саммари: Если ты слышишь, если ты слышишь меня. Время вышло. А я не успел показать тебе Черный Цвет Солнца. Лето ушло и уже никогда не вернется (с) Сплин «Черный цвет солнца».
Предупреждения: возможен OOC
Критика: критикуйте
Глава 1. Серый цвет Глава 1
Аккуратно сердце село
В шумном гаме бытия,
Долго песнь оно мне пело,
Крови было в три ручья...
***
- Джон, давайте снова попробуем Гештальт-терапию? По-моему, в нашем с Вами случае это лучшее решение. Другие методы уже не помогают, мы вынуждены вернуться в начало нашего пути, - женщина-психотерапевт выглядит удрученно, она уже не так уверена в своих силах, как в начале. - Вы же знаете, в чем заключается суть данного метода?
Доктор Ватсон сидит в кресле, закинув ногу на ногу, и смотрит в окно. Неподвижный словно статуя, он похож на грозовую тучу на ясном летнем небе: черные джинсы, темно-серый свитер с рубашкой в тон, кожа пепельного цвета и пустой взгляд. Так выглядел бы безнадежный онкологический больной. Психотерапевт пристально смотрит на Джона и только поэтому замечает едва заметный кивок.
- Хорошо. Начнем с ведения дневника, Вам снова предстоит записывать все происходящее с Вами "здесь и сейчас", - врач делает ударение на последней фразе, хотя раньше она была менее эмоциональна. - Я очень прошу Вас не пренебрегать этими требованиями - пора возвращаться к жизни. Мисс Сойер согласилась пожить с Вами первые недели нового курса «реабилитации», поэтому она будет помогать следить за исполнением предписаний. Также, я бы рекомендовала восстановить биоритмы и правильно питаться. Вы же до сих пор не можете спать?
Тишина. Солнце светит, ярко окрашивая комнату в жизнеутверждающие теплые оттенки. Из-за этого этот маленький серый человек в кресле выглядит устрашающе, словно посреди комнаты вдруг образовалась черная дыра, которая затягивает в себя все положительные эмоции с нарастающей силой. Он повторно едва заметно кивает, но и этого психотерапевт не упускает из внимания.
- Сколько?
Бывший военный врач несколько раз тихо кашляет, прочищая горло. Он не разговаривал почти неделю, и голос может ослушаться его.
- 72 часа, - слова вылетают из его рта, как карканье вороны. Ни один мускул не вздрагивает на его лице, а взгляд по-прежнему остается равнодушно устремлен в окно.
- Джон, я выпишу вам барбитураты. Так больше нельзя. И... Джон, я не хочу Вам угрожать, но если и в этот раз у нас ничего не получится, то тут уже будет рассматриваться вопрос о добровольно-принудительной госпитализации. Мистер Холмс ясно дал мне понять, что если у нас ничего не выйдет, то Вы будете переведены в лучшую больницу, а меня, мягко выражаясь, "нанижут на зонтик".
Ватсон наконец отрывается от рассматривания пейзажа. Кривится, словно от зубной боли, однако все же молчит. Смотрит своему новому психотерапевту в лицо, серьезно, по-военному строго. Кивает, как умеет только Джон Ватсон - одновременно моргая. Она облегченно вздыхает, протягивает ему листок с рецептом на снотворное.
- Обязательно сегодня поспите и начните вести дневник. Сегодня понедельник, в пятницу мы снова встретимся.
Запись первая в закрытом блоге Дж. Х. Ватсона.
Я бы никогда не осмелился написать все это, если бы не был столь пьян. Только это смогло пересилить во мне это снедающее меня чувство, которому названия даже при всем моем красноречии я дать не в силах. Оно не дает раскрыться. Мыслей в голове не остается, а слова просто не желают слетать с губ, просто не выталкиваются из организма никакой силой. Можно попытаться дать этому название, но на языке вертится лишь слово "пустота".
Может смысл жизни и есть... Но вот где его теперь найти? Когда вокруг все такое серое, бесцветное и бессмысленное? Чем заполнить эту пустоту, которая столь велика, что уже не забивается незначительными вещами, такими как работа, хобби (которого, впрочем, у меня нет), быт? Книги и телевизор, а также другой мусор, порожденный культурой потребления, уже не спасает.
Почему осознание того, что у тебя было все, происходит уже постфактум? Почему сейчас ты сидишь и пьешь дрянной виски в чужой квартире, закусывая свежевыписанной барбитурой?
Наверное, ответы на эти вопросы просты - как все гениальное. Элементарно, Ватсон! Ты был счастлив, друг. За всем твоим будничным ворчанием, недовольством по поводу чего-то неподобающего в холодильнике скрывалось тщательно замаскированное и точно выверенное счастье. Зачем же ты это скрывал, о лицемерное чудовище? Просто тебя накрывало. Накрывало твоими принципами - все должно быть правильно, по канону. Но это же снова твое лицемерие, ты всегда хотел сделать что-то, выбивающееся за рамки обыденного, что-то волнующе экстравагантное.
И где ты теперь, маленький оловянный солдатик со сломанной ножкой? Ты на кухне и тебя загибает. Загибает так, что если бы не автокорректор текста в компьютере, то, что ты печатаешь, было бы не разобрать. Просто ты сходишь с ума. Медленно. Очень медленно. Мама бы расстроилась, узнай она, что ты куришь теперь. Да и вообще, во что ты сейчас превратился. Черт, мне уже почти сорок, а я все не могу не ориентироваться на это смешное "что бы подумала мама".
Ей вряд ли бы можно было бы объяснить «зачем». Затем, что это целых пять минут передышки: голова заполняется серым, тягучим, теплым дымом – и там теперь нет места пустоте.
Он всегда утверждал, что никотин увеличивает скорость реакции - так простые задачки в Его голове решаются еще быстрее. Смешно даже, куда еще быстрее? Я же курю, чтобы ничего не решать. Сложное это удовольствие - курение. Особенно в наше время в Англии. Однако, не сложнее, чем жизнь.
Мой новый психотерапевт говорит мне, что нужно анализировать все прожитое "здесь и сейчас". Ей легко говорить: у нее нет проблем с огромной зияющей дырой внутри, сном, едой, межличностными отношениями. Но я не хочу в больницу, поэтому попытаюсь сделать то, что говорят. Все равно я не в состоянии делать хоть что-то по своей инициативе - её просто нет. Вспоминается любимая шуточная фраза нашего сапера: "Ничего не делал, а устал". У него всегда так было: сам пошутил - сам посмеялся.
Этот сапер был первым надгробием на моем персональном кладбище врача. Я всегда буду помнить его печальные, уже потухшие глаза и тихий шепот: "Спасайся сам, меня уже не вытащить с того света. Передай Роуз, что я ее очень сильно люблю". Питеру, нашему лучшему саперу, оторвало обе ноги и осколком мины пробило правое легкое. Я тогда был еще совсем зелен и горяч - только приехал на военные действия. Второй день, как перебросили. Почему меня вообще понесло на эту чертову войну? Чего тебе не хватало, жадное до адреналина чудище? Пытался спасать людей? Или спасался от затягивающей трясины пустых дней?
У Питера была молодая и красивая жена Роуз и дочь Лив, которая родилась через месяц после того, как папа улетел работать контрактником в горячие точки. Он так и не увидел свою малышку... Мне впечатались в память его черные как смоль кудри, слипшиеся от крови, словно на них кто-то пролил клeновый сироп. И глаза - пронзительные, цвета безлунной ночи. Они до сих пор в моих кошмарах смотрели осуждающе.
Питер наступил на мину во время очередной вылазки. Интуиция на этот раз его подвела, хотя он был так в ней уверен. Она столько раз его спасала, да и не только его.
Какая ирония... Питер погиб у меня на руках. Хотя, если мыслить объективно, я не смог бы его тогда спасти, в том адском мареве, нагибаясь под свистом пуль – на это не было ни единого шанса. Но я до сих пор виню себя, что тогда не смог совершить чудо.
До падения мне всегда снилась война. Смерти. Питер. Теперь - только падение. Теперь – только глаза цвета пасмурного осеннего неба смотрят на меня стеклянным взором. Не те черные, цвета бездны, глаза умирающего солдата. И слова "спасайся сам", сказанные шепотом заменились тихим бархатным голосом, повторяющим Его последние слова. В голове отбойным молотком стучит - "не спас, не спас, не спас". Скольких ты не смог спасти?
Мисс Эванс (мой психотерапевт) сказала, что нужно анализировать настоящее и не скатываться в прошлое... Что ж, попытаюсь.
46 дней прошло с чертовой церемонии "погребения", хотя, какого лешего, 47 дней уже. Часы показывают 01:24. Чертов Майкрофт, надменная скотина, даже гроб не разрешил открыть - видите ли, желание ближайших родственников - закон.
Сегодня, точнее вчера, переехал к Саре. Она смотрит на меня иначе... Не могу понять почему: то ли потому, что я груб, молчалив и часто пьян, то ли из-за того, что Он умер. Она смотрит с интересом. С определенным интересом. Возможно, даже с желанием... Извините, мисс Эванс, из-за этого меня только тошнит от моего надзирателя. Все-таки мужчины и женщины - совершенно не понимающие друг друга существа. Хотя в таком контексте: мужчины, женщины и Он - истинный треугольник непонимания. Ну… это слегка утрированно, вне всяких сомнений. Без Него все правильное теперь неправильное. Словно мир потерял тех трех китов, на которых стоял. Теперь нет ничего непреложного, нет ничего a priori. Но это, в очередной раз, прошлое - а мне так нужно рассматривать "сейчас".
Сара следит за моим состоянием, и, несмотря на все свое нарастающее к ней отвращение, я не могу не быть ей благодарен. Она заставляет меня ежедневно выполнять должный минимум: помыться, поесть, принять таблетки, попытаться уснуть. Я должен бриться, но давно перестал, и у меня выросла борода. Я стал еще более нелепым, чем был, но зато меня больше не узнают на улице.
Еще Сара старается контролировать то количество алкоголя, что я сейчас принимаю. Надо сказать, тут она меня действительно зажала своим ворчанием - пью намного меньше, чем после Его исчезновения. Правда, теперь я курю, но тоже уже меньше, чем пачку в день. "И зачем ты это делаешь? - Его голос в моей голове беспощаден. - Ты идиот, Джон!". Мне всегда хочется ответить на это, вслух, такой маленькой местью: "Мне было скучно!".
Первые дней пять я порывался пойти и убить кого-нибудь в особо изощренной форме, чтобы Грегори никогда не догадался, что это моих рук дело. Чтобы Он вышел из тени и разоблачил меня. Благо, опыт в раскрытии самых изощренных преступлений позволяет избежать в подобного рода делах совсем уж непростительных промашек. Честное слово, тупицы из Скотланд-Ярда не смогли бы догадаться.
Однако, когда в очередной день алкогольного помешательства я решил пойти и найти себе жертву, я пошел не куда-то, а в клуб "Диоген". Понятия не имею, почему мое пьяное подсознание понесло меня именно туда, но факт остается фактом. Там я встретил Майкрофта (в тот момент искренне желая своему внутреннему голосу выбрать в жертвы именно его), но он убил меня раньше. Фигурально выражаясь, конечно. Он сидел в своем кресле среди этих безликих бюрократов и плакал. В тот момент я отказался от мысли об убийстве, да и пить стал с той "встречи" меньше. Ко мне пришло понимание того, что если бы Он все же был еще жив, это бы Его не смогло выманить. Даже пытаться не стоит. Хотя, это снова прошлое. А прошлому - прошлое.
Молли, сам удивляюсь (даже под изрядным количеством алкоголя), Купер помогла найти мне работу. Удивительно, не подумал бы, что она при всем отношении к Нему захочет вырывать из ушедшего такое яркое воспоминание, как я. Что еще более удивительно, она совсем не изменилась. Может быть это потому, что Он для нее давно исчез. Еще до того, как появился в ее жизни. Или она просто сильнее меня, вот и пытается поддержать. Правда, у нее хреново выходит.
В общем, со следующего понедельника я работаю с ней там, в Бартсе. Да, это не очень умно, более чем очевидно, что без вмешательства одного надменного скользкого бюрократа не обошлось. Но если честно, мне уже как-то наплевать. Что я буду работать патологоанатомом без лицензии. Что я буду работать там... Что я живу с Сарой, которая только теперь проявляет столь желанный ранее интерес. Плевать, что я не могу нормально говорить уже полтора месяца, и написать вышло слов тридцать про «настоящее». Плевать, что чувства идут только с допингом.
Мне все равно, я соскальзываю. Куда? В пучину жалости к себе. Я знаю, что пора закругляться. Можно смириться и с этой пустотой. Можно попробовать затолкать что-то в эту пустоту. Например, барбитуру. А можно даже Сару. Ну… или Молли, на худой конец. Можно попробовать стать умнее и самому сыграть в Большую Игру. Но это даже не смешно. Куда ты лезешь? Неужели это просто желание позлить? Кого злить-то, идиот?
Иногда мне кажется, что это просто маленький тщеславный монстр, который так и не перестал чувствовать вину. Ведь это мои сообщения в блоге, эти глупые посты и стали причиной начала конца. После даже Он не смог потушить этот пожар, мною порожденный. Не поэтому ли ты сейчас прячешься за юбками: Сары, Молли, Эванс, Майкрофта? Майкрофта? Джон, не смеш-но! А сам смеешься.
Ладно, "здесь и сейчас".
«Джон, пожалуйста, забей гвозди: нужно повесить полку над столом».
Я просто иду и забиваю. Повесить полку? Без проблем, Сара. Помочь на работе, пока я не вышел на полную ставку? Что взвесить, прости? Какая ерунда, Молли, конечно! Побыть жилеткой, поддержать, выпить чашечку виски? Уже еду, Гарри. Побыть жилеткой, поддержать, выпить пару бокалов чая? Не сегодня, миссис Хадсон! Возможно, даже не в этом месяце!
Я больше не могу…
***
- Мисс Эванс, Ваша профессиональная халатность меня поражает! Вы идиотка! Он не выздоравливает, ему только хуже! Это...
- Замолчите, мистер Холмс! Он впервые за долгое время начал говорить. Динамика положительная, я, конечно, подозревала, что будет сложно - друзей всегда терять нелегко! Но чтобы так?! Да и с чего Вы взяли, что у него ухудшение? В пятницу он должен зайти и отчитаться, он согласился сделать попытку вести дневник! И на этот раз я вижу, что он будет пытаться.
- Вы невыносимы и совершенно непрофессиональны! Я читал первую запись этого "дневника" и, поверьте, ему не лучше!
- Как это читали? - удивленный взгляд, возмущенные интонации, - Как это возможно?
- Я взломал его компьютер. Поверьте, ничего сложного, он не ставит защиту сетевых подключений.
- Это возмутительно!
- Не возмутительней Вашей некомпетентности, - резкий взмах руками и тоненькая папка с распечатанной записью из дневника Джона летит на колени психотерапевту. Через пару секунд громко хлопает дверь, женщина, вздрогнув, начинает читать.
Пару минут спустя она устало вздыхает, разворачивается в кресле и идет к небольшому шкафчику в углу комнаты. Так неправильно ярко светит солнце, играя бликами в бокале. Мисс Эванс наливает себе скотч, подаренный ей во время работы с одной из монарших особ, медленно покачивает терпкий янтарный напиток в руке, и задумчиво отпивает, смакуя вкус. Завтра будет новый день.
Глава 2 . Зеленый цвет Глава 2
***
Стук в дверь. Тихий, но очень властный звук. Эмили не знает, кто там за дверью, но мурашки пробирают ее уже сейчас, пока она только догадывается, кто бы это мог быть. И паника начинает на нее давить: она быстро перекладывает вещи на столе. Все эти нервные действия продолжаются не дольше пары секунд, а дверь уже открывается. Она только успевает сказать:
- Входите!
Она быстро окидывает вошедшего взглядом с ног до головы, устало вздыхает про себя, и надевает маску дружелюбной заинтересованности. Садится в свое кресло. Единственная правильная сейчас реакция – это изображать из себя статую.
- Здравствуйте, мистер Холмс! – доктор поджимает губы, - Рада Вас видеть.
Он проходит и садится в кресло напротив ее рабочего места. Кресло для пациентов немного меньше и не очень уютное, но Холмс в нем все равно выглядит хозяином положения. Не человек, а воплощение идеи правительства: холодный, холеный и пахнет угрозой.
- Не нужно формальностей, мисс Эванс, перейдем сразу к делу, - он устраивается в своей излюбленной позе.
Скорее всего, Холмс догадывается, что эта вычурная поза раздражает окружающих, и поэтому предпочитает именно ее, как лишний триггер для извлечения эмоций. Ведь эмоции - неминуемые спутники человеческих ошибок. А эти ошибки ему всегда на руку.
- Нам нужно поговорить о Джоне Ватсоне, - он протягивает женщине папку, - Мне необходимо узнать, что Вы думаете об этом?
Женщина долго и внимательно читает, периодически поджимая губы. Она явно не хотела бы этого знать, но не может уже остановиться. Закончив, успокаивается.
- Улучшение общего состояния, переход на новый уровень приятия смерти своего друга. Изменение течения депрессии. Быстрая положительная динамика заставляет задуматься - это не всегда хороший признак.
Женщина внимательно смотрит на человека напротив. Ожидает от него реакции на свои слова. Но он почти не шевелится. Думает и буравит ее стальным взглядом. Воздух накаляется и почти искрит в этом неясном напряжении. Кажется, даже листья на деревьях за окном шепчутся зловеще.
- Мисс Эванс, Шерлок сейчас в Мадриде. Ко всему прочему у него выпал зуб. Как Вы считаете, насколько возможно такое совпадение?
Запись вторая в закрытом блоге Дж. Х. Ватсона.
50 день со дня похорон. 53 день со дня падения. Три дня без алкоголя – один стакан виски не в счет. Всего 28 сигарет за последние 72 часа. Целых 15 часов сна на 84 часа бодрствования – рекорд для меня нынешнего. 14 кружек чая и три кружки кофе. 3682,2 м глубина Мирового океана по последним данным американских ученых. Псалом 17:6 . 6 футов или 72 дюйма под землей. Цифры – это всего лишь факты, неоспоримые и не дающие сбиться.
Сегодня в 9.15 был у Эванс. Она выглядела удрученной, и долго расспрашивала про мои проблемы со сном. Не знаю, как она догадалась, что меня стали мучить иного рода кошмары. Как она ни старалась, я не смог описать то, что выдало мне мое подсознание. Эванс сказала мне все обязательно записать. Я записываю, но не вижу в этом никакого практического смысла. Просто я обещал тем, кому обязан, что еще существую.
…Жаркое лето, солнце, словно решившее утопить всё своим теплом и светом. Люди, спешащие куда-то по своим делам. Столик на улице рядом с кафе, под козырьком основного здания, увитого плющом. И я за этим столиком. Неловко озираюсь по сторонам, не понимая, как же здесь очутился. Не Англия – это видно по окружающим меня людям, по солнцу, температуре воздуха, по архитектуре улочки, на которой находится кафе. Слишком много теплых оттенков. Может Мадрид или Барселона, что-то похожее я видел в журнале «Discovery» в рубрике путешествий. Все дышит, полыхает жизнью именно так, как на глянцевых страницах. Какого черта я тут оказался?
Я сижу так недолго. Напротив меня за столик кто-то подсаживается, и я понимаю, что это Он. Он улыбается, потом выпивает содержимое своей чашки, которая неизвестно откуда появилась. Впрочем, как и ее хозяин. Я ощущаю резкую неправильность всей ситуации, меня мутит в этом сне. Он не должен быть здесь – в Мадриде или Барселоне – Его место в Лондоне. Дома. С пистолетом, используемым для уродования стен.
Он говорит, и это еще больше задевает. Несколько отрывистых фраз, но я не узнаю голоса. Я не разбираю слов, я скорее интуитивно понимаю, о чем Он. Он зовет меня последовать за ним. А я знаю, что на самом деле Он где-то там… в пустом сером пыльном городе умирает от смога. И поэтому, вся эта зелень, такая живая, свежая, сочная, кажется мне неправильной рядом с Ним. Я встаю. Иду за Ним, но вдруг чувствую резкую зубную боль. Останавливаюсь, и Он тоже медлит. Я дышу часто, а боль все сильнее. Я лезу пальцами в рот, а Он говорит: «Что ты возишься?». Я возмущаюсь – мне же больно. Он просит поторопиться. А боль в зубе все сильнее и сильнее. Я вырываю первопричину. Я вижу свой рот как бы изнутри, когда тяну зуб из малиновой плоти. Я ясно вижу, что этот зуб изнутри прогнил. Мне становится дурно, когда я наблюдаю эту картину: гнилой зуб, кровь, разорванная моими неаккуратными действиями нежная ткань десен. Но боль меня больше не мучит. Я пытаюсь успеть за Ним, но Он исчез. И я еще долго болтаюсь по солнечным улицам неизвестного мне города. И внутри так пусто от этой беспомощности.
И вот это ощущение из сна не хочет отпускать меня…
Когда-то давно я прожил со своей бабушкой Мэри все лето после начальной школы. Родители с Гарриет отправились тогда в научную экспедицию в Африку. Бабушка была человеком глубоко верующим, но это не мешало ей придерживаться суеверий, столь свойственных пожилым леди. Она верила в целебные свойства полевых трав, разгадывала сны и видела знаки во всем: в кошке, перебегающей дорогу, в просыпанной на полу соли, в разбитой посуде. Она верила в другой, недоступный для человеческих глаз мир. И в этом мире было объяснение всему, даже смерти.
Я помню, как в детстве мне приснилось, что у меня вырвали зуб, и я сильно испугался. Я прибежал к ней и долго и сбивчиво тараторил ей о своих смешных переживаниях. Она с серьезным видом кивала и успокаивающе гладила меня по голове. Когда бессвязный поток моих слов закончился, она нашла объяснение и этому:
- Джонни, милый, в выпадении зубов нет ничего страшного. На месте старого твоего зуба скоро вырастет новый. И этот зуб будет более сильный, твердый, и останется с тобой навсегда. А то, что у тебя во сне выпал зуб, значит - что-то покинуло тебя. Что-то, что мешало тебе жить, малыш. Что мучило, но вот отпустило. Сны – это отражение переживаний твоей души, и они появляются, когда она хочет рассказать тебе что-то важное.
Я тогда кивал, не особо понимая, о чем же мне вещает Мэри. Я просто засыпал в ее руках со стойким ощущением защищенности и умиротворения. Тогда меня даже не раздражало, что на следующий день рано вставать и идти в нелюбимую воскресную школу. И я перестал в тот вечер расстраиваться, что родителей и Гарри не будет еще месяц. Тепло ее рук и возможность всему найти объяснение были для меня спасительным островком в бушующем океане порывистых детских переживаний. Как жаль, что бабушка умерла во время моей поездки в Афганистан – я не успел спросить у нее так много.
Еще она любила говорить, что Бог есть в каждом из нас. И он может вылечить любые внутренние раны, стоит только ему поусерднее молиться и помогать своими поступками. Только почему-то мой Бог меня не лечит. Или я ему плохо помогаю… К чему это я?
Два дня назад я встретил девушку с черными, цвета вороньего крыла, волосами и глазами цвета июльской травы. Глаза прямо как у моей бабушки. Поистине прекрасная девушка, которая узнала меня в толпе людей, выходящих из Бартса. Она попыталась заговорить со мной, но я так спешил домой… Зачем? Я даже и не знаю.
Но она догнала меня и начала спрашивать о Нем. Я подумал, что она журналистка. Начал кричать, посылать ее в места отдаленные, и весьма не обетованные. Даже попытался убежать. Но когда я почти смог от нее отделаться, она крикнула мне вслед:
- Меня зовут Мэри, разве вы не помните меня?
И я сдался - бабушка всегда говорила, что нам даются знаки свыше. Девушка рассказала о том, как мы помогли ей в весьма непростой ситуации. Я, честно, не запомнил ни ее лица ни имени… тогда. Я же был жив, и не обращал внимания на многое. Я был жив и не запоминал «скучное». Где-то в том блоге, наверное, завалялась какая-то запись об этом деле. Но я предпочел забыть. Я многое стараюсь забыть.
Мы с Мэри проболтали почти всю ночь, сидя в круглосуточном кафе-бистро. Она была в зеленом платье, которое очень подходило к ее глазам. Я нормально не говорил 53 дня, во время которых чувствовал себя погребенным. Я часто ложился на пол, раскинув руки в разные стороны, – и вот я уже на глубине 6 футов под землей, прижат сверху могильным камнем.
Мэри – тактичная девушка, умеющая по-настоящему улыбаться. Она не стала говорить о Нем. Может мое гротескное выражение лица натолкнуло ее на эту идею… А может, она просто чуткая. Младше меня лет на восемь-десять, она излучала такое забытое тепло, что я поддался на уговоры и мы встретились на следующий день.
Были разговоры о работе, что ее не пугало. И новые ощущения стали перемешиваться со старыми. Теперь лежа на полу я чувствую, что до сих пор нахожусь на 6 футов под землей, но кажется, что кто-то чуть отодвинул могильный камень с места моего погребения. И это страшно, неуютно.
Когда мы утром пили кофе во время ленча, я позорно не удержался и сбежал. Не знаю, как это объяснить с точки зрения логики, но я не вынес таких волнений внутри себя. Просто… Сложно ощущать, что кто-то может заполнить ту дыру, что у тебя в груди. Очень не хочется надеяться. Так страшно, что ее вновь придется опустошать. Пока там клокочет злость, проще держаться. Злость… на себя или на Него – на обоих сразу. За предательство веры и за потерю надежды. И из-за этого постоянно вопит кто-то над ухом голосом полоумного проповедника: «Цепи ада облекли меня, и сети смерти опутали меня». Бабушка говорила, что уныние это грех…
Я словно построил карточный домик и попытался в нем жить. Когда был Он – дом стоял, как каменный. А теперь… Я пытаюсь притащить в этот развал из хлипких картонок кого-то другого, кто все равно не восстановит это сооружение. Пускай это даже кто-то с глазами Мэри… И это злит. И еще больше обида на того, кого, возможно, и нет. Почему я чувствую, будто это я предаю? Ведь, чтобы ни случилось нужно жить дальше?
Сегодня Мэри прислала мне смс: «Я все понимаю, давай встретимся как только тебе станет лучше?». Я не отвечаю на сообщения, звонки, е-мейлы. Но ей ответил. Назначил встречу на 55 день после падения. И это так до одури неправильно. Но я пойду. Я должен жить дальше.
***
- Зачем мы тут?
- Нужно для дела. Что за вопросы, зачем бы я еще сюда пришел? Я не вижу смысла в религии.
Размеренное пение разносится под сводами старинного храма где-то в глубинке какой-то славянской страны. «Прощения и оставление грехов и прегрешений наших у Господа просим…»: хор прекрасен, как звуки скрипки.
- Ты вообще понимаешь, что это даже не католическая церковь? Скажи, зачем мы здесь, и я уйду.
- Тсс… - шикает проходящая мимо монахиня в черном, качая головой.
Мужчины умолкают на мгновение. Смотрят на свод церкви, расписанный умелыми мастерами. Оттуда на них грозно смотрит лик Господа, пытаясь заставить их покаяться. Но они не обращают на него внимания, лишь в молчании стоят, разглядывая изображенных рядом с Господом архангелов. Каждый думает о своем.
«Христианския кончины живота нашего безболезненны, непостыдны, мирны и доброго ответа на Страшном Судищи Христове просим».
- Ты же прочитал вторую запись?
- Да.
Глава 3. Красный цвет Глава 3
Что с тобой, послушай, что с тобой? Разве ты не видишь, жизнь – это бой? (с)
***
- Этого просто не может быть! – Шерлок мечется от стены к стене так, что неподготовленного наблюдателя начало бы подташнивать от такой круговерти.
- Это необъяснимо с точки зрения современной науки, и, соответственно, не доказано, но это не значит, что это невозможно.
Майкрофт как всегда в своей излюбленной позе. Раздражающе холоден. Прям и остр, как холодное оружие. Есть в нем что-то отталкивающее, но в этом же «что-то» - прекрасное. Он сидит и разглядывает бумаги на своих коленях, но видно, что он их не читает. Просто смотрит на печатные буквы, словно ждет, что они сами выстроятся в предложение, которое даст нужный ответ.
- Ладно Мадрид, хорошо, предположим, что так совпало. Ладно тот замшелый городок в недрах Германии. Но Париж, Париж! Я ведь и правда рисовал его, моя логика просто отказывается это воспринять. Разум снова предает меня. Майкрофт! Ты меня слушаешь?!
- Прекрати истерику.
Запись третья в закрытом дневнике Дж. Х. Ватсона.
74 день со дня похорон. 77 день со дня падения. 7 дней без алкоголя. 14 сигарет за 9 дней. 8 часов сна ежедневно. 28 кружек чая и 14 кружек кофе за последние 240 часов. 25 мг Мапротилина по 2 раза в день на протяжении последних двух недель. 3 посещения Эмили за этот же срок, 5 встреч с Мэри в кафе недалеко от Бартса и 1 поход в кино. 4 приступа головокружения и 3 приступа тошноты со рвотой после начала лекарственной терапии. 107,7 млрд человек успело прожить на Земле за всю ее историю согласно мнению нидерландских ученых.
Эмили была права, некоторые вещи все же стоит записывать, иначе голова взорвется. Нужно отметить, что чувствую я себя лучше. Однако все эти сны, которые меня преследуют – хуже кошмаров. Они не дают мне оправиться. То я где-то в Германии, и Он тащит меня через подворотни. Там ночь, и потом я Его теряю из виду. И весь сон шатаюсь по маленьким, словно пряничным улочкам небольшого города. Совсем один. Другой сон - я в Париже, около Эйфелевой башни, а Он - художник и рисует меня на улице. Почему-то на Его картинах я без бороды… И Он снова срывается с места и исчезает в толпе, завидев кого-то, а я прибиваюсь к толпе японских туристов и брожу с ними по Парижу, не понимая ни слова из речи экскурсовода.
Мэри говорит, что жизнь продолжается, что не надо убивать в себе себя. Бредово звучит, но я ее понял. Эмили говорит, что не надо зарывать свои таланты в угоду депрессии. Какие еще таланты? Я обыкновенен и неинтересен один. Я просто неудачный бесплатный бонус к чему-то действительно нужному. И даже этим бонусом я был недолго… Но это было самым стоящим в моей жизни, более стоящим, чем мои потуги в роли врача. Сара говорит много: что-то успокаивающее и милое. Вечно просит сбрить бороду и не курить на кухне. Она так много всего говорит, что я думаю – пора съезжать. Один Майкрофт молчит, но это только к лучшему.
Все разговоры с Мэри проходят весьма спокойно, но они точно находят червоточины в моем «я». Недавно, это был 68 день после падения, она спросила о моей мечте. А я не знал, что ответить. Какая она, моя мечта? Была ли она у меня вообще когда-то? В детстве я хотел стать героем. Ну, как в книжках – умным, сильным и по-настоящему мужественным. Но потом я понял, что моих способностей не хватит, чтобы воплотить это желание в реальность. Да и как они выглядят - эти герои - в реальности? Наверное, эта моя детская часть и потащила меня на войну. Ведь в реальной жизни героями официально становятся только там.
В школе я решил стать врачом. Прилежно учился, старался быть лучшим. Мне казалось, вот она – Цель! Спасать людей, сражаясь со смертью. Вот оно то, на что бы я потратил всю свою жизнь. Это ведь тоже сражение. Тоже, можно сказать, подвиг. Но когда я начал учиться в университете, я понял, что все далеко не так красочно. Что там такие же серые будни, далекие от подвигов. Что сказать, был мальчишкой. Уже во время обучения я понял, что иногда мы не в силах ничего поделать, как бы далеко ни ушла наука. Не все можно вылечить, не все можно вернуть на круги своя.
После учебы я представления не имел, куда себя деть. Просто пошел, куда позвали. Мама была в шоке, Гарриет долго говорила, что я псих. А бабушка просто смотрела на меня - такая старая, как олицетворение времени и мудрости. Молчала, попивая свой воскресный чай. А потом все же сказала:
-Если сейчас так нужно, то так тому и быть. Порой наш истинный жизненный путь становится виден лишь спустя череду неизбежных событий. Если ты не выбрал цель, это еще не значит, что нужно останавливаться. Об одном тебя прошу, Джонни – вернись живым.
Я вернулся, когда ее уже не стало. Я вернулся, а цель так и не обозначилась. Потом была пустота, и вдруг появился Он, и я забыл, что мне нужно мечтать. Все получилось правильно, и я был на своем месте. Я не задумывался, что будет дальше. Мне и в голову не приходило, что мы можем умереть. Нет, я, конечно, волновался, старался быть осторожным. Но, как это часто бывает, люди знают, что могут заболеть, но никогда не верят, что это произойдет именно с ними.
Я и не мечтал о такой замечательной жизни, но что-то свыше подарило мне исполнение моей неоформленной мечты. Но я совершенно не благодарен за это, потому что теперь я знаю свою мечту. Что хуже, я не могу больше ждать ее возвращения. Это же вечная нервотрепка в ожидании чуда. Это бесплодное затыкание в себе пропасти глупыми надеждами – голодными монстрами, которые сожрали во мне все, до чего успели дотянуться. Я понимаю, что еще не созрел для того, чтобы отпустить свою мечту. Но теперь я очень хочу стать нормальным. Действительно нормальным. Иначе дальше страшно жить…
Мысли последнее время не желают оформляться во что-нибудь структурированное. Просто текут каким-то бесполезным потоком, заполняя голову. Иногда сны прорываются в реальность, и я вижу в середине Лондона Эйфелеву башню или бразильский карнавал. Чаще всего такие видения преследуют меня рядом с Мэри. С Мэри, которая предложила мне съехаться. Мы не встречаемся, меня не тянет к ней как женщине – и это предложение подбило меня начать какую-то деятельность, от которой я отвык за эти пару месяцев. И самое ужасное – я дал согласие. Настолько больше не могу жить с Сарой, а идти мне некуда. А Мэри – она все понимает, никуда не торопит, не пытается растормошить. Просто находится рядом.
Пора принимать таблетки и ложиться спать. Иначе завтра я снова начну отвечать невпопад, и забуду анатомический пинцет в очередном утопленнике. Уж очень хлопотно потом его оттуда извлекать, да и Молли расстраивается, когда я выпадаю из реальности.
***
- Как это произошло? – Холмс кричит на медсестру, которой, впрочем, все эти крики, как об стенку горох.
- Успокойтесь, он вне опасности. Попал под машину, переходя дорогу, не посмотрел по сторонам. Как говорят свидетели – задумался, шел прямо, как загипнотизированный. А теперь, прошу Вас, покиньте отделение интенсивной терапии.
- Мне нужно его видеть! Я хочу убедиться … - Холмс наступает на медсестру, но она - закаленная работой женщина, просто выпихивает его за дверь.
К Шерлоку сзади подходит Майкрофт и берет его за плечо. Кивнув медсестре, старший Холмс ненавязчиво оттаскивает притихшего брата от дверей и тихо шепчет ему на ухо: «Я разберусь, иди пока покури». Шерлок смотрит на него внимательно и в его глазах читается благодарность, обычно столь ему несвойственная. Он, тряхнув головой, пулей летит по белым коридорам, выбегает из больницы. Быстро набрав в легкие уличного воздуха, мчится искать ближайший магазин, где можно приобрести сигареты.
Запись четвертая в закрытом дневнике Дж. Х. Ватсона.
Не знаю, какой сегодня день. Монитор подсказывает, что уже 87 дней со дня падения. Я в больнице. Рядом сидит Мэри, которая и принесла мне ноутбук. Я периодически все еще теряю сознание, и у меня постоянные провалы в памяти. Я не всегда могу вспомнить, как попал под колеса машины. Сегодня редкий день прояснения сознания, и я помню. Поэтому решил записать, пока воспоминание совсем не покинуло меня. Точно не могу сказать, зачем мне это. Должен же сохраниться этот жизненный урок. Не зря же я потерял селезенку.
Я шел с работы пешком. Когда я вышел из Бартса, я увидел огромного картонного китайского дракона. Ну, как на празднование Китайского Нового Года: большой, с людьми внутри. Только этот дракон был без людей. Я последовал за ним. Не могу объяснить, что меня потянуло за этой галлюцинацией. Я шел за ней квартала два или больше. Не могу сказать точнее.
Когда этот плод моей фантазии остановился, я увидел Его на другой стороне улицы. Я боялся окрикнуть Его – ведь Он мог убежать. Поэтому я просто пошел, не оглядываясь по сторонам, куда вело сердце. Краем сознания я услышал резкий визг шин, вопль какой-то женщины. А потом была боль. И кровь. Много крови. Очень много крови. Мне показалось, что ее больше, чем должно быть в одном человеке. Я кашлял ей, дышал ей, пил ее. Все было красное и липкое. И кляксы крови на асфальте словно расцветали и превращались в маки. Через минуту я уже лежал на маковом поле и смотрел в красное небо. В глазах мельтешили красные плотоядные мушки, которые хотели съесть мои глаза. Я пытался достать их, но у меня плохо получалось. Потом кто-то держал меня за руки. Вроде бы, мне оказывали первую помощь, зажимали раны. Кто-то кричал, выли сирены. Затем, все стихло и наступила тишина. И темнота.
Я помню, мне мерещилось, что я на операционном столе. Затем я будто бы чувствовал Его руки, обхватывающие мою ладонь. Его шепот в моих ушах. Затем… были прикосновения, прорывающиеся через ощущение боли по всему телу. Легкое прикосновение к саднящей щеке было столь реально… И тихое: «Живи, Джон, пожалуйста, живи». Кажется, я все же сошел с ума.
***
- Джон, давай уедем? – Мэри сидит на краешке больничной кровати, рядом с лежащим на ней Джоном, стараясь не цепляться за тонкие проводки капельниц.
- Куда? – отвечает ей чуть слышно человек, который раньше был Джоном, сейчас больше похожий на мумию.
- В Америку, например, я найду нам работу и жилье, - девушка осторожно гладит бледную руку бывшего военного врача, - продам квартиру.
Мумия молчит, уставившись в одну точку своими нереально синими, словно в цветных линзах, глазами. Джону больно, но нельзя точно сказать, физически или морально. Он просто не двигается, и только сжатые в полоску белые губы выдают его терзания.
- Тебе нужно сменить обстановку, начать новую жизнь. А мне давно предлагают работу в одном журнале, в разделе светской хроники. Первое время мы потянем на мою зарплату, обещают внушительную. Потом ты сможешь устроиться на работу. Если тебе не понравится, ты всегда можешь вернуться… Миссис Хадсон все еще держит квартиру для тебя.
Джон переводит пустой взгляд на Мэри, и та едва заметно съеживается. Слишком велика бездна, отражающаяся в глубине этих зрачков. Он долго смотрит в зеленые глаза Мэри, пытаясь там найти ответы на свои вопросы. Они и месяца не знакомы, а она уже готова уехать с ним на другой материк. Хотя, кто такой Джон Ватсон, чтобы осуждать ее. Он застрелил человека, не зная Шерлока и недели.
- Тут мне уже нечего терять, - Мэри понимает, что Джон согласился и идет звонить главному редактору какого-то американского журнала.
Прим. - Мапротилин (группа антидепрессантов, избирательно нарушающих нейрональный захват норадреналина) - тетрациклический антидепрессант. По фармакологическим свойствам и применению сходен с имипрамином, однако побочные эффекты (М-холиноблокирующее действие, кардиотоксичность) выражены в меньшей степени. Относится к антидепрессантам сбалансированного действия: может быть эффективен как при депрессиях с возбуждением, тревожностью, так и при депрессиях с психомоторной заторможенностью. Тремор Ватсона автор счел психосоматическим, поэтому не стал бить беднягу в припадках и придавать другим пыткам побочных эффектов, оставив на своей совести только то, что заставил Джона бросить пить и меньше курить.
Глава 4. Черный цвет Глава 4
Если ты слышишь, если ты слышишь меня. Время вышло. А я не успел показать тебе Черный Цвет Солнца. Лето ушло и уже никогда не вернется (с) Сплин «Черный цвет солнца».
Запись пятая в закрытом дневнике Дж. Х. Ватсона.
Я сошел с ума - это однозначно. Мои галлюцинации доведут меня до крыши Бартса и я полечу. И буду лететь… Или я возьму пистолет и буду ждать крика души. И вместе с первым криком сокращения мышц приведут в действие спусковой механизм, и красный фонтан моих мыслей прорвется наружу. Окрасив стены моей болью, моими навязчивыми идеями, моими страхами.
Я не могу не написать то, из-за чего я пойду долиной смерти. Нет, я не хочу покончить с собой. Я хочу вылечиться от этого недуга. Хочу и не хочу… одновременно. Но нужно, нужно… Я не помню, почему так нужно. Я просто знаю, что так нельзя.
Я не помню, какой это был день по счету: ни числа, ни месяца. Да и не могу точно сказать, был ли этот день. И было ли все то, что со мной произошло до этого дня? Был ли Он на самом деле или я придумал его в бреду, от шока, когда раненый лежал под палящим солнцем Афганистана? Я помню и не помню… одновременно. Когда я проходил курс психиатрии, я, признаться, всегда думал, что все эти душевнобольные люди немного симулянты. Что всё, что говорят шизофреники о своих видениях, голосах и поступках, связанных с этими галлюцинациями, лишь такое притворство. Умом я понимал, но сердце не признавало возможности таких игр разума.
А теперь я сижу в ожидании прихода Мэри, которая поедет со мной в закрытую психиатрическую лечебницу, где я пройду месячный курс лечения. Конечно, с подачи Майкрофта. Я жду избавления от этого помрачения рассудка. Но пишу, чтобы не забыть. Не забыть незабываемое. Пишу, чтобы это осталось в памяти строчек компьютера, а не в моей памяти. Иначе… иначе дальше жить будет невозможно. Невозможно и непростительно.
В тот день меня уже выписали из больницы, не помню, какого числа, какого месяца. Мне нужно было съездить на Бейкер-стрит и забрать оставшиеся там вещи. На этот день был запланирован переезд к Мэри, ведь через полтора месяца мы уезжаем в солнечную Калифорнию – было необходимо быстрее все уладить.
Пришел я в этот дом, в эту квартиру с четким ощущением того, что это в последний раз. Что это последний рывок перед новой жизнью. Последняя слабина на пути к перерождению, а я – птица-феникс – вспыхну, сгорю и воскресну в новом воплощении.
Но мое сознание предало меня, как никогда не предавало. В нашей гостиной в кресле сидел Он, словно живой. В своей излюбленной позе – закинув ногу на ногу, соединив кончики пальцев – и смотрел прямо перед собой. А я падал и падал в пропасть под своими ногами. Возможно, мое видение что-то говорило в этот момент, но я был не в силах понять. Бинты на груди чесались, голова кружилась, и реальность плавилась под натиском моих иллюзий. И даже нарисованная желтой краской рожица на стене смеялась, оскалив на меня пропасти своих зубов – отверстий от пуль. Я не мог удержать свое тело, гравитация словно побеждала меня, и я не прилагал никаких усилий, чтобы сражаться с ней. Не мог заставить себя шевелиться, дыхательные движения казались мне непосильным трудом.
Он быстро встал и направился ко мне, вовремя подхватив. Держа за талию, Он быстро всматривался в мое лицо. Я не помню его слов – их раздавило ощущение его тела. Столь реального, неописуемо реального. Плотного, живого, имеющего температуру и запах. Я растворялся. Он что-то говорил и говорил. А я слышал только шум крови в ушах, словно кто-то подключил к фонендоскопу динамик и с огромной громкостью транслировал мне в уши звуки собственного тела.
Я помню, что Он тащил меня по лестнице в мою комнату и в какой-то момент стащил куртку и свитер с рубашкой, оголяя бинты на грудной клетке.
Когда я оказался голым по пояс в своей постели, я стал отстраненно слышать, что он мне говорит. Но теплые руки сбивали меня с толку и звуки исчезли вовсе. Пальцы, изучающие следы уколов в локтевых сгибах, прожигали мою плоть до самых костей, и я боялся опустить взгляд. Увидеть, как эти самые пальцы копошатся в моей плоти, наматывая на фаланги мои вены и нервы. Я замерзал и таял, я умирал и оживал. Видел жуткую улыбку Чеширского кота на потолке и в Его зрачках. И голос… властный голос, отравляющий самую суть.
- Что ты пил, Джон? Что тебе кололи? Отвечай! – Он трясет меня за плечи, вызывая землетрясение в комнате, так что потолок и пол покрываются рябью, словно водная гладь. – Что он с тобой сделал?
Серые глаза, утонуть в которых слишком просто. Глаза, как замерзшее озеро в лютую зиму – вот-вот и ты провалишься под лед и умрешь в холоде, спазмах - от асфиксии. Я не помню, почему я решил в этом мареве, что самый лучший вариант - это поцеловать Его. Я никогда не интересовался мужчинами в этом плане. Хотя не так… я никогда себе не позволял думать об этом. Особенно о Нем. Я не помню, почему это было неприемлемо, но я помню, что просто так нельзя.
Я притянул Его и поцеловал. Он не ответил, сжав свои острые губы в тонкое лезвие. Он не отвечал, но и не отодвигался. Просто нависая надо мной на вытянутых руках, пока я лежал под ним, как под предгрозовым небом. Я не знаю, не помню, не хочу знать и помнить, зачем мне нужно было это. Это был воздух, это было прощание. Прощание с мечтой. Я врал себе и своему подсознанию до этого, и поэтому я просто пытался успеть сделать то, чего при Его жизни не успел. Единственное, что пришло в голову верного - это прошептать: «Пожалуйста, только сегодня…».
И Он ответил на мой поцелуй. Жаркий ответ дурманом окативший мое сознание разнес последние защитные механизмы. Реальности не стало. Было небо, трава под нами, его пальцы на моих бинтах и резкие поцелуи-укусы на шее. Вокруг россыпью красных пятен алели маки, а вместо солнца улыбался злополучный смайлик из гостиной. Все смешалось.
Я дернул Его рубашку и пуговицы разлетелись в разные стороны, превратившись в маленьких жучков на траве вокруг. Рубашка полетела куда-то к солнцу, на лету превращаясь в большого беркута и улетая за горизонт. И вместе с улетевшей птицей рубашкой вернулась реальность. Относительная реальность. Мы снова были в комнате (где был потолок и пол, а не трава и небо), и Он расстегивал тугую пуговицу на моих джинсах своими ловкими пальцами.
Я должен был остановить Его, но не сделал этого. Я просто не понимал в этот момент, зачем же мне Его останавливать? Я смотрел в Его бесстрастное лицо, в Его глаза, которые были нечитаемы для меня. Но это уже не имело значения. Он был рядом. И я трогал все, до чего мог дотянуться, и мне было плевать, если швы мои разошлись бы в этот же момент. Даже если бы я умирал от потери крови – я бы не смог остановиться.
Я понял, что был возбужден только тогда, когда Он начал прикасаться ко мне там. У меня стояло так, как никогда. Даже в школе не было таких бурных гормональных реакций. Неуместное возбуждение… такое нелепое и неправильное. И, одновременно, правильное.
Тело жило отдельно от души и, в то же время, вместе с ней. Я цеплялся за Него, как утопающий за соломинку во время цунами – так же бессмысленно и отчаянно. Я умирал от удушья, а Он был недоступным мне глотком воздуха.
Когда Он сжал свою длинную, неправдоподобную белую ладонь на основании моего члена - где-то взорвалась очередная солнечная система, и мир погрузился во тьму. Последнее, что я помню перед тем как закрыть глаза – это Его взгляд. Серый, прекрасный, пасмурный, виноватый и тоже отчаянный.
Он медленными движениями провел по всей длине – я задыхался и тонул. Я помню и не помню. Он целовал мои веки, свободной рукой зарываясь мне в волосы, а я слепо нашел пряжку его ремня и судорожно потянул за язычок на молнии.
Он тоже был возбужден. От этого в моих легких словно случился спонтанный пневмоторакс. Это внеплановое создание новой планеты перед глазами. Или даже целой вселенной. На этом моменте я окончательно понял, что это галлюцинация. Даже душа смирилась с этим фактом. Я выдохнул и снова открыл глаза.
Мы снова на огромном поле и я забываю о предыдущих размышлениях. Наслаждение такое яркое, что от меня ничего не остается. Мне кажется, что мы с Ним сливаемся воедино и летим. Я запоминаю каждую черточку Его лица, испарину на Его лбу, что срываясь, превращается на лету в бриллианты. Запоминаю демонический взгляд серых глаз, горящий чистым наслаждением и изгиб припухших губ. Я не слышу ни звука, но я уверен – Он стонет головокружительно и опьяняюще. И вот я уже близок к концу. Я не могу смотреть на Него – Его удовольствие выжигает сетчатку. И я смотрю в ясное небо над нами, смотрю на солнце: на большое, горячее желтое солнце.
Удовольствие взрывает во мне дамбу и смывает все прошлое, настоящее и будущее. Солнце словно в ответ окрашивается в черный цвет, и я ощущаю ухом Его чувственный послеоргазменный выдох. Солнце заходится черным, исчезая, оставляя от себя лишь кромку вокруг черной дыры, что когда-то была светилом.
На руке остается мокрый след, который я чувствую острее собственного удовольствия. Единственное подтверждение тому, что мы попрощались. Потом вернулись звуки… Его дыхание, стук моего сердца, скрип кровати под нашими телами. Так остро…
А потом все исчезло, словно выключили телевизор: картинка, звук, сознание.
Затем… Я просыпаюсь одетый. На диване на Бейкер-стрит. Все мои вещи аккуратно собраны, и я, кажется, спал на импровизированной подушке из упакованного мной собственного постельного белья. Чистого.
Я обошел все. Ни следа Его присутствия. Ни следа того, что со мной случилось. Должно быть, я собрал сумки сам. А все это мне приснилось. Так реально и невыносимо.
Апатия после этого случая и привела меня с просьбой к Майкрофту на следующий день. Если бы было нужно приползти на коленях – я бы приполз. Старший Холмс помог мне найти самый быстрый и самый лучший курс лечения. Даже хотел оплатить его, но я сказал, пусть он забирает те деньги, что мне остались в наследство от Него. Майкрофт согласился.
А вот пришла Мэри, и мы вызываем такси.
***
- Зачем ты это сделал Майкрофт? – Шерлок смотрит потерянно.
Детектив выглядит совершенно не так, как должен. Его убитый вид полностью противоречит его амплуа: плечи осунулись, он помят, и волосы острижены почти под ноль. Он словно сломанный манекен из магазина – такой же нереальный, малоподвижный, словно покусанный своей ангедонией. И даже погода за окном будто бы кричит о том, что все это неправильно.
- Это была научная разработка, опробованная на 50ти добровольцах. Ни у кого из них не было таких побочных эффектов. Я думал, что если он забудет тебя, так будет лучше, – Майкрофт смотрит на брата с непривычным выражением на лице.
Старший Холмс знает, что виноват. И впервые в жизни Майкрофта больше расстраивает не сам факт его ошибки, а факт ее последствий. Видно, что он готов многое отдать, чтобы вернуться назад и изменить свое опрометчивое решение.
- Он слишком сильно переживал твою потерю. – служащий британского правительства встает рядом с братом, который скрутился на кресле в калачик. – Никто не ожидал, что его психика так воспримет медикаментозное стирание памяти. Вся его жизнь зациклилась на тебе, и это оказалось невозможно стереть без последствий. Его подсознание выдало такую форму защиты.
Шерлок смотрит злобно. Холодно, остро. Из кармана его еще торчит распечатка последней записи Джона. Он все еще помнит, как провожал глазами Мэри и Джона, направляющихся к такси, которое увезет его дорогого блоггера туда, откуда он не вернется прежним. Теперь нет.
Распечатка смята и уже минимум трижды перечитана. Руки вертят телефон. По лицу детектива видно, что вот-вот и он решит бросить все.
- Какова вероятность того, что он выздоровеет? – он спрашивает так, словно ему все равно, словно разговор о погоде.
- Он точно поправится, - Майкрофт тянет руку к плечу брата, но мысленно одергивает себя и засовывает ее в карман брюк, - это без вопросов. Но…
- Но? – Шерлок нетерпеливо подгоняет, он привык жить так, чтобы все чувства умирали сразу, как под гильотиной.
- Но очень большая вероятность, что если мы сейчас вылечим его, то он не вспомнит тебя. Мисс Эванс утверждает, что на данный момент – это оптимальный вариант.
Шерлок смотрит в одну точку, не отрывая взгляда. Потом собирается с мыслями и садится в кресле ровно. Вздыхает.
И вот уже в кресле сидит тот самый Шерлок Холмс – гроза преступности и высокоактивный социопат. Привычный. Гениальный. Вне людей и их эмоций.
- Хорошо.
Продолжение в комментариях
@музыка: Агата Кристи - Опиум для никого